Процесс Жанны д'Арк - [40]

***

В четверг 24 мая, рано утром, Жанну под сильной охраной привезли на кладбище аббатства Сент-Уэн. За ночь там соорудили два помоста - один большой, другой поменьше.

На большом помосте разместились судьи, асессоры и именитые гости, приглашенные присутствовать на церемонии оглашения Приговора. Среди них был сам Генри Бофор, кардинал Винчестерский.

Жанна поднялась на малый помост и стала рядом с проповедником, которому предстояло обратиться к ней с последним увещеванием. Среди членов суда не было недостатка в искусных риторах. Но Кошон предпочел пригласить странствующего проповедника Гильома Эрара; предполагалось, что слова незнакомого священника произведут на подсудимую большее впечатление, нежели речи человека, которого она видела на судейской скамье. Там же находились секретари трибунала и судебный исполнитель Жан Массье.,

Толпа горожан заполнила площадку между помостами, а поодаль стояла тележка палача, готовая отвезти осужденную к месту казни.

Темой проповеди метр Эрар взял текст из евангелия от Иоанна: «Лоза не может приносить плоды, если она отделена от виноградника». По словам официального протокола процесса, он «торжественно» развил эту тему, подчеркнув, что своими многочисленными заблуждениями и пагубными деяниями подсудимая поставила себя вне церкви - истинного вертограда божьего, насаженного рукой Христа. Покончив с Жанной, проповедник перешел к Карлу VII:

- О, Франция, о благородная французская династия - ты, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, - как ты обманута! Твой правитель и самозванный король Карл положился, как еретик и схизматик, на слова и дела пустой и бесчестной женщины. И не только он, но и все покорное ему духовенство, которое испытывало эту женщину и не наставило ее на истинный путь.

Проповедник указал на стоявшую рядом девушку:

- Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король - еретик и схизматик.

- Со всем почтением осмелюсь вам заметить, мессир, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете, Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан.

- Заставьте ее замолчать, - приказал Эрар судебному исполнителю (Q, II, 14-17, 333-335). В конце проповеди он вновь обратился к Жанне:

- Перед тобой сидят судьи, которые много-много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки определению нашей святой матери церкви, доказав, что cреди этих слов и поступков есть многое, чего, по мнению клириков, не следовало бы ни говорить, ни поддерживать.

- Я вам отвечу. Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я вручаю себя - первому после бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я (Т, I, 387).

Это была просьба об апелляции - если не формально, то по существу. Девушка, главным «преступлением» которой был отказ подчиниться воинствующей церкви, всенародно апеллировала к главе этой церкви. Просьба передать дело на суд папы была с точки зрения канонического права вполне законной, и если бы трибунал придерживался правовых норм, то он был бы обязан отложить вынесение приговора, рассмотреть просьбу обвиняемой и сообщить ей свое мотивированное решение. Но о каких правовых нормах и процессуальных гарантиях могла идти речь на этом судилище?

Жанне заявили, что папа находится слишком далеко и что каждый епископ является полновластным судьей в своей епархии. Затем ей трижды предложили отречься. И трижды она отвечала отказом.

Кошон начал читать приговор. В документе, который он держал в руках, не было слова «смерть». Церковь передавала осужденную в руки светской власти, прося эту власть обойтись с осужденной снисходительно и «без повреждения членов». Но эта лицемерная формула означала не что иное, как казнь: еретика, от которого отвернулась церковь, ждала немедленная смерть на костре.

Кошон читал медленно и громко. Он прочел уже большую часть приговора, когда произошло то, чего так нетерпеливо ждали постановщики этого трагического спектакля.

Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна принять все, что соблаговолят постановить судьи и церковь, и подчиниться во всем их воле и приговору.

«И, - как гласит текст официального протокола, - не единожды повторила, что если священники утверждают, что ее видения и откровения являются ложными, то она не желает больше защищать их» (Т, I, 388). «Тогда же, - продолжает протокол, - на виду у великого множества клириков и мирян она произнесла формулу отречения, следуя тексту составленной по-французски грамоты, каковую грамоту собственноручно подписала» (Т, I, 389).

Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется. В нем говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. «Но так как ты тяжко согрешила против бога и святой церкви, то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась» (Т, 1, 393).