Пробуждение - [3]

- Скажи, я что - уже умер?! И мама моя умерла?! Все-все умерли...

Загудел, задрожал дом, и в этих жутких, ледяных завываниях уже не было никаких слов, в них одновременно слышался и смех, точнее - хохот помешенного, и стенания кого-то бесконечно одинокого, несчастного.

- Что ты говоришь такое? Не пугай меня!.. - вскрикнула мама. - Все мы живы, живы... Живы...

Несколько раз повторяла она это слово "живы", и видно было, что самой ей от этого слова не по себе - словно что-то кощунственное, не имеющего никакого отношения к тому, что происходит на самом деле, выговаривала она. И ей, и Алеше еще более страшно стало, что сейчас, в ответ на эти никчемные слова, придет нечто, что докажет им.

Алеша, все еще не выпуская трубку, в каком-то порыве откровения, предчувствия, выкрикнул:

- Мама, мама, а ведь нам на лестницу придется выходить. Да - на лестницу!.. Там что-то страшное наш ждет... Я точно знаю, что ждет...

Он еще хотел что-то говорить про то, что ждет их на лестнице, но не смог, так как тут стала видна улица - чтобы видеть ее так, ему надо было бы подойти вплотную к окну, и взглянуть вниз, однако, он сидел почти в противоположном конце комнаты, а окно почему-то заполонило все, и еще приближалось-приближалось. Он уже видел эту наполненную темными тенями улицу, и видел, что к их дому, к их подъезду приближалось что-то. Возможно, что нечто такое же приближалось и к иным подъездам - все внимание, весь ужас Алеши был поглощен именно этим. Нет - совершенно невозможным представлялось разглядеть, что это. Даже нельзя было сказать, что это бесформенный сгусток мрака - это было бы что-то, это было бы очень легко. Именно то, что была какая-то форма, какая-то ни похожая ни на что, и даже не являющаяся противоположностью чего-либо - разум не мог осознать что это, но Алеша уже знал, что это за ним. Все это приближалось-приближалось, и не было уже стекла - он стал вываливаться в окно, падать к Этому. И тогда он рванулся, ухватился за маму, обнял ее, зарыдал...

Телефонная трубка упала на пол, из нее раздались короткие гудки, но они вскоре померкли за воем ветра...

- Мама, мама, мама... - повторял он бессчетное число раз. - Ведь все это так похоже на сны. На детские сны...

- Да, да - ты и сейчас дите, зачем ты говоришь так?.. Как взрослый...

- Я, как взрослый... иногда мне кажется, что я уже прожил жизнь... Что ты уже умерла... Прости, прости - не должен был этого говорить!.. Но страшно мне, и больно, и больно! Мама, мамочка, ну - утешь меня, скажи что-нибудь такое обнадеживающее... Мамочка, что это за место?..

- Это дом наш... Сыночек, это ты утешь меня! Хоть не пугай так, ведь то, что ты говоришь, так страшно, и голосом ты страшным...

- Мамочка, ведь ты же в гробу лежала. Мамочка, мамочка, вспомни, как ты сюда попала!..

- Не надо, сыночек, страшно мне!

- Ну, так в окошко взгляни. Посмотри - нет ли там чего. Пожалуйста. Занавесь ты окошко...

Он так и стоял, уткнувшись к ней в плечо, он чувствовал, как поворачивается она - молчит - через чур долго молчит. Казалось бы, ничто не могло оторвать его от этого плеча, однако, в той темноте проплывали какие-то образы. Они все росли-росли, наполнялись все большей силой. Он чувствовал, что его уносит от этой комнаты в какое-то еще более страшное место. Он хотел уже крикнуть: "Что ж там, мама?! Скажи мне поскорее!" - но было уже слишком поздно - он унесся к тем видением.

Это была некая широкая, обнесенная высокими, деревянными колами поляна, кое-где пробивалась трава, но большая часть была вытоптана. Сверху сияло солнце, но и солнце и небо лазурное - все было каким-то ненастоящим, словно бы нарисованным. Неподалеку возвышались качели - никогда прежде не доводилось Алеше видеть таких качелей - это были качели великанов, и формы их были чужды человеческому. Только разум, привыкший совершенно к иным понятиям, мог создать такое - не представимо было, как на такую конструкцию вообще можно было сесть... Но Алеша не успел толком разглядеть ни качелей, ни поляны, ни неба. Стремительно стали нарастать шаги, и он уже знал, что это идет великан, или ребенок великана, и что он именно к нему, крохотному Алеше идет. Так сильны были эти, сотрясающие землю шаги, что он повалился навзничь, уткнулся в эту сухую, пыльную землю, увидел, что в ней раскрывается трещина - куда-то глубоко-глубоко эта трещина уходила - там был мрак, там что-то скрежетало, гудело. И быстро-быстро заметалась его мысль, ему даже казалось, что он вслух проговаривает - однако слишком стремительно тек этот поток, чтобы мог успевать обращаться в слова:

- Это так не может дальше продолжаться. Эти кошмарные, стремительно сменяющие одно другое явления должны иметь хоть какое-то объяснение. Логичное объяснение - пусть и страшное. Пусть. Ничего не может быть страшнее, чем быть в таком кошмаре без объяснения. Значит, значит... Что же ты - ищи, ищи... Эти темные колонны, которые над городом поднимались - твоей первой мыслью было, что началась ядерная война - бомбардировка...

И тут, так же стремительно, в одно мгновенье, когда он уже знал, что тот чуждый всему человеческому великан склоняется над ним - полыхнуло воспоминанье. Это было бесконечно давно, целую вечность назад, и в каком-то ином мире. Он, совсем еще маленький, но не намного меньше, чем теперь, стоит в комнате у мамы, стоит у ее коленей, она же читает газету. За улицей темно-серое, мрачное освещение; должно быть - глубокая осень. И он стал выспрашивать, что пишут в газете - вот по слогам стал читать название какой-то статьи. Мама же, задумавшись о чем то другом, сказала буквально, что там было написано. А написано там было, что мол какое-то государство продает такому-то ядерные боеголовки, и что мол это может привести к военному конфликту. Она еще и не знала, насколько Алеша чувственный и восприимчивый - так вот - тогда он расплакался, он вновь и вновь спрашивал: "Что, неужели - начнут!" - и был он уже уверен, что раз мама так сказало, то так на самом деле все и произойдет - просто уж и не может быть как-то иначе. Однако, мать стала его утешать, говорить, что все это не точно, да и не будет скорее всего... и, все-таки, долго тогда не мог Алеша успокоится, все плакал и плакал, уткнувшись ей в колени.