Что на самом деле было под коричневым сапогом — его собственная нога или что-то постороннее, — Родерик никогда не узнает. Сапог был теперь частью его самого, точно так же, как и его кожа. И этого ему было достаточно.
Микаэла и Лео были совсем рядом — его жена и сын, — и ее аромат напомнил ему об аромате свежих весенних цветов, которые теперь всегда присутствовали в замке — внутри и снаружи. И на могилах на холме — даже у Магнуса — и постоянно в маленькой церкви вокруг каменной статуи архангела Михаила, на чьей резной кольчуге над сердцем не хватало одного таинственного звена.
Микаэла протянула руки к Родерику, и широкая золотая полоска ее свадебного пояса сверкнула в свете свечей. Он взял ее руки в свои, крепко сжав их, и почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
— Я спою это для тебя, — прошептала Микаэла ему на ухо.
Лео попытался вскарабкаться по ноге Родерика, чтобы получше видеть происходящее, тот поднял сына и посадил к себе на колени, позволив ему взять в руки трость.
— Папа Хю? — спросил он.
Родерик кивнул:
— Именно так.
Лео поцеловал ручку трости и прижал к груди, потом оба сосредоточили все свое внимание на ослепительной женщине, названной в честь ангела войны Михаила, которая пела для них.
И в то короткое время, когда она выводила чарующую мелодию, от которой на глазах у Родерика выступили слезы, все собравшиеся в зале, казалось, поняли, что видят перед собой не мисс Форчун, какой бы она ни была, а крошечный кусочек неба.
И возможно, с особой силой это осознавал Шербонский дьявол.
