Пробудившие Зло - [28]

— Тогда давай, дед, выкладывай! — Сергей довольно поерзал на скамейке, приготовившись слушать рассказ старика.

— Как сейчас помню: случилось это в девяносто шестом, дня за три дня до Покрова, — по-старчески пожевав губами, начал Викентий Поликарпович. Суровая зима в тот год выдалась — снег недели за полторы до Покрова лег… Я тогда только писарем в архиве служил, а форменная шинелька — не толще бумажного листа, — погрузился в воспоминания более чем пятидесятилетней давности Полобухин.

— Викентий Поликарпович, давай по существу! — Сергей попытался «направить» старика в нужном направлении.

— А я о чем? Все по существу, только по существу! — слегка обиженно заявил бывший архивариус. — Мне так вспоминать легче, драгоценный вы мой. Так что, сударь, если хотите, чтобы я вспомнил все подробности, попрошу мне не мешать!

Ладно, дед, не дуйся — не буду больше перебивать, — пообещал лейтенант.

— То-то же: все вы, молодежь поперед себя бежать пытаетесь, — брюзгливо, но беззлобно проворчал Викентий Поликарпович. — Так вот, — продолжил он свой рассказ, — по бедности своей я в свободное от работы время подрядился в жандармерии за офицеров-оперов за определенную плату рапорта, да отчеты писать… Ничего зазорного в этом не было: ну скажите на милость: какое у писарчука жалование? Так, пшик один. А почерк у меня каллиграфический… Да и вы, Сереженька, признайтесь, не очень-то любите с бумажками возиться?

— А то! — понимающе хмыкнул Петраков. — Жуть как нервирует.

— Ну вот, видите, — победно блеснув линзами песне, покачал головой старик.

— Слушай, Викентий Поликарпович, а почему дело это в жандармерию попало? — вдруг спросил опер. — Ведь ничего политического: одна блажь буржуйская, да дурь…

— Ну, время тогда такое было, — хихикнув, прошепелявил старичок. — Все тайные сборища и кружки, перво-наперво, по жандармской, то бишь по политической части шли, а уж после проверки по другим ведомствам отписывались… Но редко. Ить кто в основном тогда по углам разным собирался? Вольнодумцы разные, да карбонарии…

— Че-то ты, дед, заговариваться начал, — фыркнул Петраков, — карбонариев, каких-то выдумал…Что за зверь такой?

— Эх вы-и, — недовольно поджал губы старик, — таких делов в Рассее-матушке натворили, а как неучами были, так ими и остались! Я «братьёв» ваших — революционеров-товарищей ввиду имел…

— Погоди, дед, вот построим коммунизм, тогда и выучимся! — отмахнулся от едкого замечания Сергей. — Дальше давай!

— Жаль не доживу, — ехидно произнес бывший архивариус, прищурив один глаз, — интересно было бы поглядеть… А все так происходило: в тот мерзкий холодный день от дворника… э-э-э… — Старик закатил глаза, задумавшись на мгновение. — Как же его звали? Звали… звали… — тихо бубнил он себе под нос, причмокивая губами. — Епахин? Епанхин? Епанчин! — наконец победно воскликнул он. — Да, точно Епанчин!

— Ну, Викентий Поликарпыч, и память у тебя! — звонко хлопнул себя ладонями по ляжкам милиционер.

Что есть, то есть! — Старик довольно пригладил сухой ладошкой реденькие седые волосы на голове и продолжил:

— От дворника Фрола Епанчина поступил сигнал, что в доме покойного купца первой гильдии Акакия Хвостовского, что на Дровяном переулке восемь…

— Постой-постой, разве дворника на Дровяном восемь не Федором звали?

— Нет, Федор Епанчин — сын Фрола, тогда батюшка его дворничал…

— А-а-а, ясно.

— Так вот, Епанчин сообщил, что в дом покойного купца, перешедшего в наследство к его дочери Апраксии, по ночам таскаются всякие подозрительные личности. Чем они там занимаются, он, дескать, не ведает, но ничем хорошим уж точно.

— Погоди-ка, погоди-ка, ты хочешь сказать, что весь этот дом раньше принадлежал одной Хвостовской?

— Конечно, их покойный батюшка такими капиталами в свое время ворочал — ого-го-го! При нем Дровяной переулок мог с Тверской запросто посоперничать: дорогу отборным булыжником вымостил; везде фонари поставил; околоточному ежемесячно приплачивал, чтобы за порядком следил; дворников вышколил… А как помер — мостовая развалилась, фонари сначала зажигать перестали, а потом и вовсе растащили… А, — он махнул рукой, — не стало хозяина — и порядок закончился… Захирел переулок, превратился в простую подворотню, каковых по Москве пруд пруди! Людишки лихие пошаливать начали: грабили, раздевали, а случалось, и убивали прохожих. Вообще после смерти Акакия странные дела в переулке происходить начали: люди частенько пропадали, особенно дети малолетние… Но то на цыган грешили, что неподалеку табором стояли. В общем, нехороший переулок. Но все это не по-нашему — по криминальному ведомству шло.

— Дед, а Хвостовская, дочка Акакия, что за фифа?

— Апраксия-то? — переспросил Викентий Поликарпович. — Ну-у-у… — задумался Викентий Поликарпович, — эффектная была мадама, но со странностями: днем почти никогда из дома не выходила… А если и появлялась на улице, то обязательно под зонтиком, да в темных очках… Да… — старик вновь пошамкал губами. — По малолетству её батенька за границу вывез — в Лондон. В пансионат какой-то для благородных девиц, все хотел ей образование хорошее дать…

— И как, получилось? — спросил Сергей.