Проблески золотого детства - [66]

Я сказал: «Боже мой! Ты просила бананы? Я забыл — прости меня»

Она сказала: «Даже если ты забыл, разве ты не мог купить что-то другое, не помидоры? Ты знаешь, что помидоры недопустимы в нашем доме», - потому что они такие красные… просто красный цвет может напомнить тебе кровь или мясо. Даже помидора достаточно, чтобы джайн заболел.

Бедные помидоры! Они такие простые ребята и такие медитативные. Если вы увидите их сидящими они сидят прямо как буддистские монахи со своими бритыми головами, и они кажутся такими центрированными, как будто они были такими всю свою жизнь, такими укорененными… но джайны не любят их.

Поэтому мне пришлось забрать эти помидоры и раздать их нищим. Они всегда были рады видеть меня. Нищие были единственными, кто был рад меня видеть, потому что это было всегда, когда меня посылали выбросить что-нибудь. Я никогда не выбрасывал, я отдавал это нищим.

Я не мог жить в семье так, как жили все. Все рожали; каждая женщина была почти всегда беременной. Когда я вспоминал свою семью, я сразу начинал думать о том, чтобы выйти из себя, хотя я не могу выходить из себя; я просто наслаждаюсь мыслью об этом. Все женщины всегда были с большими животами. Одна беременность заканчивается, начинается другая - и столько детей…

«Нет, — сказал я своей матери, я знаю, что это причинит тебе боль, и мне очень жаль, но я буду жить со своей бабушкой. Она единственная, кто может понять меня и позволить мне не только любовь, но и свободу».

Однажды я спросил свою Наин: «Почему ты дала жизнь моей матери?»

Она сказала: «Что это за вопрос!»

Я сказал: «…потому что в этой семье каждая женщина всегда несет в своем животе груз. Почему ты родила только мою мать, и не родила другого ребенка — хотя бы брата для нее?»

Тогда она сказала то, что я не могу забыть: «Это тоже было из-за твоего Наны. Он хотел ребенка, поэтому мы договорились. Я сказала ему: «Только один ребенок, кто бы он ни был: мальчик это или девочка», — потому что он хотел мальчика». Она засмеялась: «И хорошо, что родилась девочка, иначе откуда бы я взяла тебя? Да, это хорошо, — сказала она, — что я не родила других детей; иначе тебе бы не понравилось и это место. Здесь было бы слишком людно».

Я оставался в деревне своего отца одиннадцать лег, и я был вынужден, почти силой, пойти в школу. А это было дело не одного дня, это была каждодневная рутина. Каждое утро меня заставляли идти в школу. Один из моих дядей, или кто-то еще, отводил меня туда и ждал снаружи, пока учитель не забирал меня, как будто я был частной собственностью, переходившей из одних рук в другие или как пленник, переходивший от одного к другому. Вот что такое образование; насильственное и жестокое явление.

Каждое поколение старается испортить новое поколение. Это, конечно, вид насилия, духовное насилие и естественно, чем сильнее и могущественнее мать и отец, тем больше они могут заставлять маленького ребенка. Я был бунтарем с самого первого дня, когда меня привели в школу. В то мгновение, когда я увидел ворота, я спросил моего отца: «Это тюрьма или школа?»

Мой отец сказал: «Что за вопрос! Это школа. Не бойся».

Я сказал: «Я не боюсь, я просто спрашиваю, как мне к этому относиться. Зачем нужны эти большие ворота?»

Ворота были закрыты, когда все дети, пленники, были внутри. Они открывались снова только вечером, когда детей отпускали на ночь. Я до сих пор помню ворота. Я до сих пор помню себя, стоящего рядом с отцом, готовым зарегистрироваться в этой ужасной школе.

Школа была ужасной, но ворота были еще хуже. Они были большие и назывались «слоновьими воротами», хатхи двар. Через них мог пройти слон, такие они были большие. Возможно, они подходили бы для слонов из цирка — а это был цирк - но для маленьких детей они были слишком большими.

Я расскажу вам многое об этих девяти годах…

БЕСЕДА ДВАДЦАТАЯ

Я стою перед «слоновьими воротами» начальной школы… и эти ворота положили начало многому в моей жизни. Конечно, я стоял не один; со мной стоял мой отец. Он пришел, чтобы записать меня в школу. Я посмотрел па высокие ворота и сказал им «нет».

Я до сих пор слышу это слово. Маленький ребенок, который потерял все… Я могу увидеть на лице этого ребенка вопрос, он удивляется, что происходит.

Я стоял и смотрел на ворота, и мой отец спросил меня: «Тебе нравятся эти огромные ворота?»

Теперь я беру рассказ в свои руки:

Я сказал отцу: «Нет». Это было мое первое слово перед тем, как пойти в школу, и вы будете удивлены, это также было мое последнее слово, при уходе из университета. В первом случае рядом со мной стоял мой собственный отец. Он не был очень стар, но для меня, маленького ребенка, он был стар. Во втором случае, рядом со мной стоял действительно старый человек, и мы вместе стояли перед еще большими воротами…

Теперь старые университетские ворота демонтированы навсегда, но они остались в моей памяти. Я до сих пор могу их видеть - старые ворота, не новые; у меня нет отношений с новыми - и, видя их, я плакал, потому что старые ворота были по-настоящему величественными. Новые ворота просто уродливы. Возможно, они современные, но все современное искусство собрало уродство, просто потому, что оно веками отвергалось. Возможно, применение уродства — это революционный шаг. Но революция, если она уродлива, совершенно не революция, это всего лишь реакция. Я видел новые ворота всего один раз. С тех пор я много раз проезжал той дорогой, но всегда закрывал глаза. С закрытыми глазами