Проблематика божественности женского гомосексуализма - [2]

Грохот вертолётов выпускающих ракеты, пулемётные очереди бандитов, атакующих банки, гудки паровозов, вой заводских сирен и пение «Интернационала» не проникали в тёмную кубатуру пространства, предназначенного изготавливать произведения искусств на потребу мегаполиса. Да, собственно, все эти звуки – взрывы и вопли – давно проходили постоянной темой в компиляциях Компилятора и он, возможно, думал, что это у него работает фантазия.

Бум взял в руки шестиструнную гитару. Выставил пальцами на графе позицию и извлёк звучание аккорда до–мажор, похожего на спокойного величественного слона.

Но в голове было пусто, как в выключенном телевизоре, и ассоциаций не возникло.

Ди джей исполнил до–минор, похожий на покладистую слониху, стоящую у водопоя.

Реакция воображения отсутствовала. Захотелось водки.

Выдавив из инструмента пониженный до–минор, смахивающий на непоседливого слонёнка, увидевшего мышь, Бум торопливо вернул пальцы к началу грифа и плавно извлёк большой мажорный септаккорд, рисующий своим звучанием полноводный Ганг, индийские джунгли, звёздное небо, запах тропиков и плывущих фламинго среди спящих крокодилов вдоль цветущего лотоса облепленного колибри… Брррааауууннн!..

И отбросил гитару в угол музыкального куба. Школа японской лесбийской любви! Нагасаки сильно повредил.

Снова расползся в кресле.

«Я просто накрахмаленный, надушенный, откормленный, раскрученный и высокооплачиваемый кусок говна…»

Действительно, резать без сожаления и спроса по живому звучанию вокальные произведения Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Хосе Каррераса, о! Кабалье Монсеррат, о! Биргит Нильссон; и, – Фредди Меркьюри, Тома Джонса, а также музыку Себастьяна Баха, Фредерика Шопена, Петра Чайковского, Дюка Элингтона, Джорджа Гершвина, Пинка, Флойда, Ричи Блекмора, Ангуса Янга, братьев Джибб, и о! Барбары Стрейзанд, Луизы Чикконе… И всё это замешивая в своём микшере со звуками битого стекла и воплями оргазма, да всеобъемлющим придыханием: Ди джей Буууммм… – Что это? (спросила глубинная часть души диск-жокея).

— Говно! – вслух ответил Бум и встал с облепившего его кресла. Открыл окно. Звукоизоляция разгерметизировалась. Июньский ночной ветер ударил в лицо. И запел:

«Весь мир насилья мы разрушим

До основания, а затем,

Мы наш, мы новый мир построим

Кто был ничем - тот станет всем…»

Но не это было самое удивительное. Прямо перед окном Бума, перед окном его фешенебельного небоскрёба, в нескольких сотнях метров стояла гигантская металлическая статуя из чистого, авиационного титана. Сверкающая в темноте Родина–мать, известная в народе как Баба или Мама. С Мамой происходили невероятные вещи!

Бум глядел во все глаза, прикрыв их ладонью. Кругом разливался ярко–рубиновый свет, исходящий из горящего шестнадцатиметрового меча Родины-матери. Но и это было ещё не всё! Памятник медленно разворачивался вокруг своей оси на постаменте лицом к Буму, как избушка на курьих ножках. Глаза Родины горели холодным голубым пламенем. Статуя разворачивалась медленно, с глухим рокотом невидимых механизмов держа высоко над головой пылающий меч и треугольный щит, от которого отлетали голубые молнии.

Земля задрожала, дрожала Арсенальная площадь, дрожал небоскрёб… Задрожал и Бум. Он замер на подоконнике как кролик перед удавом и открыв рот, не шевелясь, смотрел на махину Родины, повернувшейся к нему и глядевшую пылающим взглядом.

«ЛСД не ушел», – мелькнуло в голове ди джея. «Да и «кокс» ещё там же».

Неожиданно статуя медленно, величественно опустила руку с шестнадцатиметровым мечом и направила его прямо на диск–жокея. Загремел раскатистый голос такого невероятно низкого и обогащённого обертонами тембра, который ещё не фиксировался в микшере диск–жокея Бума.

— Ты записался в компиляторы? – И статуя застыла, уставив на него кончик пульсирующего меча и прицелы светящихся глаз.

— Нет!!! – закричал Бум и подпрыгнул на подоконнике. – Я не компилятор! Я хочу создать своё! Прекрасное, доброе, вечное, величественное… Но… Но…

— Жизнь дерьмо?

— Да, Мать. Жизнь дерьмо. И я клею Шопена к какой–нибудь жопе, а потом иду в кассу и получаю деньги. Но деньги уходят, Мать! А жопы снова требуют обличья Шопена. Я не хочу, я не хочу, я люблю совсем другое, я ещё маленьким мальчиком чувствовал, что со мной в жизни случится какая–то бяка – и она случилась! Я хотел быть музыкантом, великим музыкантом… Но как–то так всё пошло не так, и я стал диск–жокеем. Я стал презренным, вороватым компилятором; я стал никем, представляя всех; я думал, что сумею вцепиться своими лапками в каждую из гениальных судеб великих людей, но не стал даже их тенью. Я никто. Чёрный квадрат более кто–то, чем я. Мать! Маааать???

Но статуя уже развернулась к Буму боком и смотрела прямо перед собой в тёмное небо Запада. Руки с мечом и щитом были, как и прежде, подняты в положении отражения атаки.

Бум заплакал. Он любил жизнь! Он очень любил жизнь!!! Но не такую. Такая была ему ни к чему.

Ди джей прыгнул в окно семнадцатого этажа.

Ему опять не повезло. Весь этаж №17 занимали представители VIP персон и их охрана, поэтому между шестнадцатым и семнадцатым этажом натянули нейлоновую сетку, учитывая эксцентричность VIP представителей, их жен, любовниц и друзей.