Проблема с Джейн - [58]

— Все-таки приятно осознавать, что ты их чему-то научил. Например, картину французского художника восемнадцатого века, на которой изображены Диана и Актеон, вполне можно принять за картину голландского художника семнадцатого века. И… ты слушаешь меня?

— Да.

Эрик чувствовал ее на расстоянии. Мысли Джейн блуждали в другом месте. Она решала, что ей надеть завтра, когда она поедет в Нью-Йорк.

— И они не ошиблись. А знаешь почему? Перспектива…

— Честно говоря, мне как-то все равно.

Она хотела сказать это шутливым тоном, но у нее ничего не получилось. На другом конце провода воцарилось глубокое молчание — Эрика словно оглушили обухом по голове.

— Ты ведь знаешь, — снова заговорила она уже более нежным голосом, чтобы как-то смягчить свою агрессивность, — что я очень ослабла. Сейчас половина двенадцатого, и обычно в это время я уже сплю. А когда пытаюсь сосредоточиться, у меня начинает кружиться голова.

— Спокойной ночи, — ответил Эрик ледяным голосом маленького мальчика, который ни за что не признается, что его обидели, и повесил трубку. Джейн не стала перезванивать.

Она иногда боялась, что Эрик станет провинциалом: в нью-йоркских компаниях никто не описывает свои педагогические методы. А не сдержалась она не потому, что собиралась сказать ему правду, а потому что хотела обидеть. Все это произошло не из-за беспричинной злости, а из-за подсознательного коварства. Она знала, что теперь он будет молчать до тех пор, пока она не извинится, а значит, этим вечером не позвонит и не узнает, что ее нет дома. Эта мелкая ссора позволит ей избежать намного более опасной сцены: он никогда не поймет, как она может терять время в Нью-Йорке, вместо того чтобы готовиться к отъезду в Айову. Она позвонит ему завтра и объяснит свою раздражительность усталостью и клаустрофобией, ни слова не говоря о вечере, проведенном в Нью-Йорке.

Две женщины вскочили в вагон как раз в тот момент, когда закрывалась автоматическая дверь: одна держала в руках детскую коляску, вторая — ребенка. Они громко возмущались, недовольные тем, что поезд отправился точно по расписанию. И надо же! Они расположились рядом с Джейн, по другую сторону прохода. Две негритянки с выпрямленными и окрашенными в золотисто-каштановый цвет волосами — почему было не оставить их естественно вьющимися, что намного красивее? Одна из них была толстая, другая — худощавая и молоденькая. Толстуха положила ребенка на сиденье рядом с собой. Он начал пронзительно кричать. Но женщины продолжали смеяться, как будто его и не слышали. Малыш, скорее, напоминал крепкого мужичка в миниатюре, одетого в свободные джинсы, кроссовки, черную кожаную куртку и серый свитер, капюшон которого торчал поверх куртки. Он сильно ударил толстуху, и та стукнула его в ответ кулаком.

— Я сказала тебе: нельзя! Будешь драться — получишь сдачи!

Малыш продолжал кричать. Интересная, конечно, компания, но от шума у Джейн уже начала болеть голова, и она, с сожалением встав, пошла в другой конец вагона. Запах из туалета вынудил ее перейти в следующий вагон. Открывая тяжелую дверь, она уловила отрывистые звуки иврита. Два высоких парня со светло-каштановыми волосами сидели на последних сиденьях перед туалетом, оживленно беседуя. «Ken, ken», — громко повторял один из них. Джейн показалось, что красивее невозможно сказать «да». Она повернула назад и села по другую сторону прохода: там было даже свободное сиденье напротив, чтобы положить ноги. Один из израильтян взглянул на нее. Она ответила ему улыбкой. Взгляд парня скользнул на сиденье рядом с ней, потом он отвернулся, никак не отреагировав на ее улыбку. Джейн покраснела и положила «Нью-Йорк Таймс» поверх газеты с сенсационными новостями, которую купила, чтобы немного развлечься в дороге.

Она с удовольствием вспомнила о цели своей поездки. Надо бы не забыть вернуть Франческо деньги за покупки, которые он сделал по ее просьбе в начале февраля. Она позвонила ему на работу, почти умоляя оказать ей такую услугу. Ничего не поделаешь, — высокая температура и пустой холодильник, — пришлось поступиться своей гордыней. Какой же удар испытала она, когда в четыре часа раздался звонок и она, сбежав по лестнице, обнаружила на ручке двери пластиковый пакет с едой, лекарствами и чеком! Франческо даже не подождал, чтобы поздороваться с ней. Все ясно: теперь он принадлежит другой. Охваченная печалью, измотанная высокой температурой, она поднялась по лестнице, думая, что потеряла друга. Через два часа ее разбудил телефон. Франческо звонил из Манхэттена и рассыпался в извинениях: он хотел выехать из Олд-Ньюпорта до часа пик, а в это время каждая минута дорога. «И потом, я боялся заразиться: говорят, что это тяжелый грипп». Джейн, довольная, улыбнулась. Франческо — ее настоящий друг: как же она могла в этом усомниться? Единственной фальшью стало его неожиданное заявление: «С Кэтрин я больше не встречался», — хотя она ни о чем его и не спрашивала.

Два израильтянина направились к выходу. Уэстпорт. А она могла бы поклясться, что они едут в Нью-Йорк. Так непохожи они были на племянников, собирающихся провести уик-энд в Коннектикуте у своей богатой тетушки. Она вздремнула и проснулась уже в Стэмфорде, когда поезд прибыл на вокзал и женский голос через хрипящий мегафон попросил пассажиров положить чемоданы на багажные полки и освободить проходы. Ей повезло: никто не сел напротив нее. В другом конце вагона снова начал пронзительно кричать ребенок, вдруг его крик послышался совсем рядом — он бежал по проходу. Внезапно этот метеор приземлился прямо на ее ноги, лежащие на противоположном сиденье. Он смеялся и кричал, уткнув нос ей в колени. Теплая струйка слюны текла у него изо рта. Казалось, он совершенно не понимал, что она была живым человеком, а не каким-то бревном. Смешно. Однако он был довольно тяжелый. Мать позвала его. Сейчас она задаст ему трепку. Джейн протянула руку, чтобы взять малыша и поставить его на ноги. Она еще не дотронулась до кожаной куртки, как чья-то рука схватила ее за запястье: