Проба личности - [4]

- И Дубельта?

- Его особо!

- Чего же вы тогда к нему в письмах обращались: "отец и командир"?

- Это же так принято по-русски, по-семейному...

- Барин холопа наградит, он же его накажет, а холоп еще и ручку облобызает, так?

- Снова я не понят! - с горечью воскликнул Булгарин. - Не дурным слугам - идее я был предан, за то и терпел...

- Ясно! В своих "Воспоминаниях" вы писали: "Лучше спустить с цепи голодного тигра или гиену, чем снять с народа узду повиновения властям и закону... Все усилия образованного сословия должны клониться к просвещению народа насчет его обязанностей к богу, к законным властям и законам... Кто действует иначе, тот преступает перед законами человеческими..." Вот это и есть та идея, ради которой вы, терпя унижения, трудились так ревностно?

- Да-с! За приверженность богу, царю и властям законным мятежники мне голову отрубить грозились!

- Положим, с декабристами вы сначала завязали крепкую дружбу, хотя для вас не было тайной, что они как раз хотят "преступить перед законами человеческими".

- Виноват, оступился по молодости, тут же раскаялся и делом доказал свою преданность!

- Совершенно верно! Сразу после декабрьского восстания вы представили проект усовершенствования цензуры и стали сотрудником Третьего отделения. Оставим это. Не будет ли ошибкой сказать, что Николай I и его правительство следовали той же, что и вы, идее?

- Несомненно! Иначе как бы я мог...

- Хорошая, неуклонно проводимая в жизнь идея должна принести народу благо. Согласны?

- Так...

- Тогда объясните, пожалуйста, слова из вашей собственной докладной записки о положении дел в России: "От системы укрывательства всякого зла и от страха ответственности одному за всех выродилась в России страшная система министерского деспотизма и сатрапства генерал-губернаторов..."

- То о дурных слугах царя писано, о недостатках, кои надлежит исправить!

- Дурные слуги, так у вас получается, - это министры, генерал-губернаторы, сам шеф Третьего отделения, а недостатки - всеобщая система произвола и лжи. Вот что, по вашим собственным словам, расцвело под солнцем вашей идеи! Так чему вы служили в действительности? Может быть, не идее вовсе, не царю, не государству, а самому себе?

- Неправда! Все ложно истолковано!

- Ну зачем так, Фаддей Бенедиктович! Есть факты и есть логика. Вы, полагаю, убедились, что нам известно о вас все самое тайное. Не лучше ли самому сказать правду?

На Булгарина было жалко смотреть, точно его, было согретого пониманием, внезапно окатили ледяной водой. Он съежился, поблек и онемел, казалось. Но в его затравленном взгляде мелькали колкие, злые искры, что никак не вязалось с жалобным и растерянным выражением его лица.

- Скажу-с, - выдавил он глухо. - Всю правду-с... Веру в добро и истину сквозь беды пронес, но затравлен был обстоятельствами, опутан ими, как пленник сетями, и... и...

- И?

- И оступался... Слаб человек, никому зла не хотел, но сволочью был окружен, завистниками; вынужден был бороться, святые не без греха...

- Кто же заставил вас сближаться со сволочью? В начале двадцатых годов к вам хорошо относились лучшие люди России.

- Они сущность мою видели! Останься жив Грибоедов, который, в Персию уезжая, мне, как лучшему другу, рукопись своей комедии доверил...

- Которую вы затем продали за несколько тысяч рублей. Вы и прежних друзей - декабристов предали. Только не говорите, что из идейных побуждений! Вы и своего могущественного благодетеля Шишкова тоже предали.

- Ради бога, поймите же меня наконец! Издатель и литератор в России агнец среди волков...

- Позвольте! Никто из писателей, чьи книги стоят у нас на полках, не служил в Третьем отделении, не доносил на своих собратьев, хотя находился в тех же условиях.

- В других, совершенно других! Я не стыжусь своего прошлого, но в глазах властей...

- Вы не стыдитесь своего прошлого?

- Я храбро сражался против Бонапарта под Фридландом, ранен был во славу русского оружия...

- А потом во славу французского оружия сражались против крестьян Испании, позднее, в Отечественной войне 12-го года, бились против русских солдат...

- Даже пристрастная комиссия оправдала меня!

- От которой вы кое-что скрыли, да и Бенкендорф замолвил словечко. Хозяева вами брезговали, но в вас нуждались, тут все понятно. И то, что вас в свое время заставило уйти к Наполеону, - тоже.

- Несправедливость полкового командира, отставка, злая нищета...

- Да, да, знаем, как вы в Ревеле стояли с протянутой рукой и хорошим литературным штилем, иногда даже стихами просили милостыню...

Округлая фигура Булгарина дернулась, как лягушка под ударом тока.

- Не было этого!!!

Все вздрогнули, ибо так мог бы возопить раненый.

- Было, - побледнев, но непреклонно повторил Игорь. В его словах Поспелову даже почудился лязг скальпеля. - Было, Фаддей Бенедиктович. Таких ли мелочей вам стыдиться? И горькую вы тогда пили; и офицерскую шинель крали, все было.

Булгарин отшатнулся, ловя воздух широко раскрытым ртом, и боль, которую он сейчас испытывал, передалась всем, вызвала желание отпрянуть, защититься от горького, непрошеного, тягостного к нему сочувствия. И еще больше от острого, гипнотического, недостойного любопытства к невольно открывшимся уголкам этой выжженной цинизмом души. Даже оператор растерянно забыл о своих переключателях, хотя казалось, что Булгарина сейчас хватит непритворный обморок. Все словно коснулись клемм какого-то высокого и опасного психического напряжения, и уже готов был раздаться крик: "Выключить, выключить!"