Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - [19]

И сейчас она, наверное, болтала молча, изредка прижимаясь к маме, на меня же внимание обращала вынужденно, отчего становилось нестерпимо грустно.

– Между прочим, – сказал я, – мы снова летим на Новый год, как в тот раз, и я, не хвастая, скажу, что у меня в детстве не было возможности летать дважды на Новый год к любимым друзьям.

– А разве в твоем детстве любимый друг жил в Германии? – спросила Маша. – Вы ведь оба жили в Одессе?

– Не болтай, – сказала жена.

Теперь уже молчал я, мне почему-то стало не о чем говорить, а рассказывать сказок про Ваксу меня не просили. Она права. Действительно, какого черта он делает там, в Германии!

Но это же был специальный разговор о моем народе, который принял чужую землю за родную, потом был оттуда изгнан, потом, когда обстоятельства изменились, приглашен вернуться, но по одиночке! Как это объяснить ребенку?

С соседями она вела себя непривычно чинно, когда спрашивали, как ее зовут, называла свое имя, а когда фамилию, взглядывала на меня: отвечать, не отвечать?

Отвечал я, мне вдруг стало все равно, встреча, которую я ждал так сильно три года, должна состояться, мы оба с Санькой постарели на столько же лет, и вдруг показалось, что нам не о чем будет говорить, разве только о детях? Неужели так бедна жизнь, что в нашем возрасте не остается других тем? Либо о женщинах, либо о детях. Но разговоры о женщинах он пресекал, да и мне они поднадоели, а вот о детях умел говорить много и наставительно.

Машка ему нравилась когда-то. Какой он найдет ее на этот раз?

– Здравствуй, – сказала она ему. – Я тебя узнаю. И не только по фотографии. Я тебя запомнила. Ты не изменился. Такой же славный. А это Вакса.

– Кто, кто? – засмеялся он, небрежно рассматривая собачку, и вдруг задумался. – Ах, Вакса! Так это и есть твоя знаменитая Вакса?

– А разве не ты мне ее подарил? – спросила Маша.

– Я? – Он растерянно посмотрел на меня, делающего знаки, ему всегда было трудно врать. – Конечно, я. Вернее, моя жена Таня, ты помнишь Таню? Вот мы придем домой, ты ее расспросишь обо всем, хорошо?

– О чем он хочет, чтобы я ее расспросила? – тихо спросила Маша у мамы.

– О чем хочешь, – ответила та. – Здесь как дома.

И действительно, все было как дома, все было как в тот первый раз, когда они познакомились с моей дочкой, подарили Ваксу и Маша исподтишка кормила ее под столом крошками малинового пирога, стараясь не сорить.

Только теперь Маша вела себя вызывающе. Посадила Ваксу прямо на стол и на мою просьбу устроить ее где-нибудь отдельно, чтобы не испачкать, не откликалась.

– Ты не слышала папы? – спросила моя жена.

– Слышала.

– Тогда почему же?

– Ваксе так удобнее, – сказала она, и когда Саня, рассказывая ей что-то свое, поучительно-интересное, попытался снять Ваксу, сказала: – Дядя Саня, не трогайте, пожалуйста, продолжайте.

– Я не понимаю, – сказал мой друг, когда мы остались вдвоем. – Я не понимаю, почему ты давно не объяснил ей все, она бы поняла, чудесный умный ребенок.

– А ты попробуй, – сказал я. – Это все равно что лишить ее этих гор, этого леса.

И я кивнул в сторону склона напротив их дома, где начинался путь леса к городу, он шагал огромными террасами ввысь, становясь все могущественнее и гуще, пока не оказывался за горизонтом, в самом центре немецкого города Хайдельберга, где, по слухам, учился в свое время принц Гамлет.

– Если ты мне поручишь, – сказал Санька, – я готов исправить твою ошибку, у тебя была единственная хорошая черта – ты никогда не лгал.

Вакса тоже направлялась в сторону Германии, только поездом, и выходить ей надо было раньше, не доезжая границы, в городе Витебске.

И всю дорогу вольный мастер Серега думал только об одном: как бы не засмеяли его напарники, узнай, что он везет домой, кроме заработанных денег.

– Собачку захотел? – скажут они. – Купи живую, та хоть лает, пикнуть есть на кого, а эта молчит и молчит. Что ты в ней нашел? Душу? Вспори ее, где та душа, один синтепон, да и тот китайский! Устал ты, бригадир, надо наши сезоны сокращать, уплотняться.

В рюкзаке, где она теперь жила, было неспокойно, Серега все перекладывал ее, перекладывал, боясь, чтобы не исчезла. И она привыкла к прикосновению этих совсем не детских рук. Человек незлой, уже хорошо. Ей так надоело, лежа на шкафу под потолком, прислушиваться к голосам, искать в них хоть что-то общее с теми, которые она слышала прежде. Но кроме того, что голоса было три – мужской и два женских, – с ее прошлым ничего их не связывало. И она подумала, что это участь, участь бездушных существ – жить чужой жизнью, какой бы она ни была, иначе следует умереть, а умирать ее не научили.

…И вот Вакса гуляла-гуляла и пришла к поляне, на которой сидела такая же, как она, собачка и гордо смотрела на нее.

– Отойди, – сказала Вакса. – Это мое место.

– Кто тебе сказал, что твое? – спросила собачка.

– Но оно всегда было моим!

– Кто тебе обещал, что это навечно? – спросила собачка.

– Одна девочка, – растерянно сказала Вакса.

– Как ее зовут?

– Ее? Как же… ее зовут… я знала, честное слово, я всегда знала, как ее зовут!

– Да что ты все вертишься, – услышала она голос Сереги. – Морока моя. Сейчас папиросы возьму. Подъезжаем.