Про тех, кто в пути - [13]

— Давай я потащу, — я принял у неё сумку. Тяжёлую, кстати. — А что там, опять сосиски?

— Не, полуфабрикат для шашлыка, настоящий... Пошли.

Я специально тормозил, идя по алее, чтобы подольше побыть рядом с ней. Лидка не ускоряла шагов, и я понял, что и она не против чисто моей компании.

— А ты в школе учишься?

— Конечно... А ты в каком классе?

— В одиннадцатый перешёл.

— И я... Я когда тебя увидела, то решила, что ты суворовец или кадет.

— Почему?

— У меня есть знакомые мальчишки-кадеты, они так же держатся.

— Вообще-то я был кадетом.

— Выгнали? В смысле, отчислили?

— Ушёл. Так получилось. Я хотел лётчиком стать...

— А, теперь я поняла, почему ты на аэродром пошёл.

— Вообще-то нет, я просто думал, что тут короче...

Мы дошли до того места, где за кустами горел костёр, перебрались через глубокую канаву по доске и услышали:

— Кто идёт?

Голос был без скидок серьёзный. А потом я увидел того парня, моего ровесника. Он стоял в кустах и держал в руке у бедра обрез — не муляж, не игрушку, а настоящий обрез двустволки-горизонталки, похо-жий на старинный пистолет.

— Свои, — коротко отозвалась Лидка. — Шашлык принимайте.

— А, наконец-то, я уж хотел за тобой идти, — на меня он посмотрел мельком, но не обидно, а как на старого, хотя и не близкого знакомого, против присутствия которого нет причин возражать.

Костёр горел не такой уж большой, но разложенный умело. Сбоку тлели угли — кто-то нажёг и отгрёб их в сторонку.

На неизменных ящиках тут сидели тот младший мальчишка (только теперь не босиком, а в старых вьетнамках) и ещё один пацан, тощий, смуглый, моих лет, с тёмным чубом, одетый в джинсовые шорты, майку клуба «Барселона» навыпуск и кеды на босу ногу.

— Это Женька, — кивнула на меня Лидка. — Жень, этих ты уже видел — Петька, — кивок в сторону старшего, который устраивал пакет рядом с двухлитровым пузырём «белого медведя» и таким же — колы, — и Колян, — кивок на младшего. — А это Тон, Антон.

Мальчишки тоже покивали мне. Антон рассматривал меня внимательно и даже подозрительно, но я решил не обращать внимания — в конце концов, в их компании я был новеньким. Все ребята из таких компаний в небольших городах — и в моём — похожи друг на друга.

Они мало кому доверяют, понимают, что будущего — хорошей работы, учёбы — у них никакого нет, чувствуют себя ненужными зачастую даже родителям, а опасностей ждут со всех сторон — от милиции, таких же компаний, всяких отморозков; знают, что государство про них вспомнит только когда пацанам настанет срок идти в армию, а про девчонок не вспомнит вообще.

Я бы тоже вырос таким, если бы не мечта о небе... Так что нечего возмущаться и надуваться.

Я присел на один из ящиков, возле гитары — в коричневом поцарапанном лаке, на настоящей пулемётной ленте, она стояла тут, как равноправный член компании. Кстати, кое-что необычное в окружающих меня всё-таки было, даже если исключить обрез, торчащий за поясом шортов у Петьки.

Они вели себя медлительно-спокойно, как будто сберегали силы — не было ни подтырок, ни приколов, ни шума, как обычно бывает в компаниях моих ровесников.

Лидка широко раскрыла пакет с шашлыками, начала ловко нанизывать на заточенные прутья капающие маринадом куски свинины вперемешку с крупными кольцами лука. Петька, присев, открыл пиво и протянул мне молча. Я секунду помедлил, потом сказал:

— Не, я не пью.

Мне почему-то казалось, что он будет настаивать или насмехаться, но он только кивнул и, отхлебнув сам, передал бутылку Коляну. Мелкий тоже отпил вполне привычно и вернул бутылку Петьке, даже не предложив Тону — очевидно, тощий тоже не пил.

Он как раз размещал над углями на кирпичах импровизированные шампуры, которые ему передавала Лидка. Закончив это дело, Тон кивнул мне:

— Передай гитару.

Я протянул ему инструмент. Тон пощипал струны, вздохнул. Остальные словно бы и внимания не обращали на то, что он собирается петь.

Петька ломал ветки для костра, Колян пощёлкивал по бутылке с пивом и смотрел в огонь, Лидка как раз уселась на ящик. Не рядом со мной, что печально... Но я успел только об этом подумать мельком, когда Тон запел, аккомпанируя себе «на три аккорда»:

Это было — не сон.

Наяву это было —

Я знаю.

Над обрезом земли

Поднималась,

Алела луна.

И манила меня —

К ней идти

И коснуться

Багрового края,

А под алой луной

Трав степных

Пламенела стена.

И я шёл —

Как во сне.

И ковыль

Щекотал мне колени.

Я прошёл сквозь луну

И за нею ушёл

В небеса.

Под ногой

Тонкий звон

Издавали резные ступени,

Холодили металлом...

А по небу —

Всплывали леса.

И металл прорастал

Под кроссовками

Свежей травою.

А потом —

Не кроссовка,

Сапог по траве той шагнул.

И я слился с тем миром,

Со всей этой странной

Страною,

И палаш на бедре

Тяжко перевязь

Вдруг оттянул.

Я ушёл по лесам,

Где сияли

Сапфиры-озёра,

Где в кипенье кустов

Окликали

Пришельца ручьи...

А над всем, словно шлемы

Вздымались

Гранёные горы,

Где вода, небо, воздух

Мои были —

Были ничьи.

Замок острым штыком

Протыкал

Предрассветное небо —

Ранним утром, когда

Я к излучине

Вышел речной.

Я вошёл в его залы,

Где крепко сплелись

Быль и небыль.

Я остался там жить.

Тех я помню,

Кто там был со мной...

Это было — не сон.

Наяву это было —

Я знаю...3

— Чьи это стихи? — спросил я.