Про тебя - [44]

Пересекая ночной бульвар, в нашу сторону шагает человек в высоких сапогах, ведущий под уздцы огромного белого коня, покрытого красной попоной.

Копыта царственно величественного животного цокают по брусчатке мостовой. Видение медленно проплывает мимо нашей машины к тротуару. Человек отворяет дверь подъезда. Оба скрываются за ней.

— Сон, сказка, как у Марка Шагала, — говорит Ирина. — Жалко, не видела Женечка… Кстати, скажите, как вам удалось догадаться, о чём я думала?

Но я уже покидаю машину. Подхожу к обычному на вид подъезду. Движимый стремлением разгадать загадку, толкаю тяжёлую дверь и вижу сквозной проход в тускло освещённый двор, где свалены какие‑то декорации.

Потом, глянув на смутный силуэт Ирины за стеклом «Ситроена», направляюсь к площади.

На углу витрина секс–шопа, где в огромных количествах и разнообразии выставлены кем‑то с дьявольской изобретательностью придуманные и воплощённые изделия, которые не столько прикрывают женское тело, сколько привлекают внимание к самым интимным его частям.

Стоят хлысты для садистов и мазохистов. Висит металлическая кольчуга–купальник — вроде женщина одета, и при этом совершенно голая…

Рядом со мной из темноты возникает группа совсем молодых парней. Судя по говору — арабы. Деловито рассматривают витрину, обсуждают каждую вещь, жестикулируют.

Ухожу.

Тот, кто с юности не испытал подлинной любви к девушке, женщине, кто познал лишь плотское, физическое сближение — никогда не станет полноценным человеком. Может быть, в этом глубинная причина наркомании, немотивированных убийств.

…Пляс Пигаль круглая, небольшая. Посередине бьёт фонтан. В темноте неба светится название знаменитого варьете «Фоли–Бержер». Теперь я понимаю, белый конь под красной попоной выступает здесь. Судя по цветным фотографиям у входа, в представлении участвует и громадный крокодил, вокруг которого танцуют канкан практически голые красотки в пышных головных уборах из перьев.

Бедный белый конь, бедный крокодил! За что им выпала такая участь — влачить жизнь среди людской похоти?

Обхожу кругом площадь. Зазывалы в потёртых кожаных пиджаках всячески стараются привлечь внимание к их заведениям, прямо таки тащат к дверям. Вырываюсь.

В сердцах выкрикиваю по–русски:

— Пошли вон!

Один из них, пожилой, лысый, таращит глаза.

— Русский? А ну заходи! Получишь удовольствие. Если не ты вы…, то тебя вы…

Хохочет.

Трудно себе представить, что у каждого из этих людей когда‑то была мама, пела им колыбельные песни. Наверняка многие крещены.

Ухожу с площади к бульвару, где за углом ждёт в машине Ирина. Навстречу медленно движется женщина в распахнутом серебристом плаще, узкой мини–юбке. Приостанавливается. Вопросительно заглядывает в глаза. Не знаю, что она прочла в них, а я в её глазах, раскрашенном лице с набрякшими губами успеваю заметить отчётливую печать несчастья.

Вновь начинает накрапывать дождик.

— Ну как? — спрашивает Ирина, открывая мне дверцу машины.

Не хочется отвечать, говорить о чём бы то ни было.

Молча едем по ночному, сверкающему в дожде Парижу. Из темноты вырываются подсвеченные Пале–Рояль, Лувр, какое‑то здание, возле которого толпятся люди, рассаживаются в автомобили.

— Отель «Риц», — комментирует Ирина. — Самый дорогой в Париже. Только что кончился приём.

И опять ярчайший пунктир фонарей на Енисейских полях, освещённая Триумфальная арка.

Когда мы въезжаем на Буа де Булонь, Ирина с трудом находит место парковки. Своего подземного гаража, как у многих, у неё нет.

Идем к дому. Ирина показывает на противоположную сторону улицы, где за раскрытым настежь окном первого этажа виден силуэт человека, склонившегося над конторкой.

— Удивительно! Круглый год, зимой тоже, окно открыто. Сидит, что- то пишет. Всегда один.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кто его знает, что там происходит? Маленькая, но семья, как говорил Маяковский. Беготня, плеск воды в ванной. Что‑то со звоном кокнулось на кухне. Слышен нервный голос Ирины, подгоняющей Женю.

Обычные сборы в школу. Как в Москве. Как везде.

Лежу, запрокинув руки за голову. Сквозь жалюзи пробиваются полоски солнечного света.

Понедельник. Мой последний день в Париже. Чудесно, что нет дождя.

Думал с утра добраться наконец до подземного супермаркета, купить подарок для девочки. Однако, вчера, когда вернулись, Ирина сказала, что с утра должна мчаться в консерваторию, где она раз в неделю даёт уроки студентам, попросила первую половину дня побыть дома, к часу встретить Женю из школы, привести, накормить обедом. А к двум она вернётся, отпустит меня до пяти.

В пять придут Анастасия, её мама, отец — все, кого я лечил в первый день, устроить мне проводы.

Ирина нарисовала в моей записной книжке схему, чтобы я понял, где находится школа, дала запасные ключи. А потом проговорилась, что приедет и старая перечница Одилия — попросила вылечить её от мигрени.

… Мигрень так мигрень. С удовольствием побуду за хозяина, с удовольствием соглашаюсь на все просьбы. За эти дни я пресытился Парижем.

Дождавшись, пока за Ириной и Женей захлопнется дверь, щёлкнут замки, встаю, неспешно принимаю душ, бреюсь.

Перехожу в кухню, где царит хаос — со стола не убрано, в раковине гора грязной посуды, на полу осколки блюдца.