Про косматых и пернатых - [17]
— Укусит! — обрушивается сзади нежданный голос. Алка ойкает, шарахается в сторону. Очень довольный шуткой, дедушка смеется от души. На лице его, прокаленном под горным солнцем, серебрится давно не бритая щетина, а глаза будто полиняли — стали совсем светлыми, почти прозрачными. Алка повисает на крепкой дедушкиной шее и с удовольствием вдыхает лесной запах, которым пропиталась его рубашка.
— Что же ты так долго не шел? — обиженно тянет она. — Я ждала, ждала! И Мурка тоже соскучилась.
— Ну-ну, не сердись! — ласково гудит дедушка. — Зато разыскал я их наконец.
— Кого?
— А вот тех пятнистых олешек, которых из Приморья к нам завезли. Помнишь, я рассказывал тебе? Разбежались, бесенята, по лесам кто куда, а теперь снова стадом собрались. Тропу ихнюю нашел. Завтра опять чуть свет отправлюсь, пересчитать надо, все ли уцелели. Хочешь, тебя возьму. Они не так уж далеко от нашего кордона поселились.
Алка в восторге запрыгала на одной ножке.
— Мы их увидим, дедушка?
— Может, самих-то и не увидим, но следы все расскажут. Пойдем-ка обедать, да и собираться пора. С ночевкой отправимся, не то устанешь с непривычки. Мурку же дома запереть придется.
Заслышав на дворе дедушкин голос, Мурка заметалась по комнате и заскребла когтями по двери. Еще на пороге она облапила сапог хозяина, опрокинулась на спину, вскочила, взбрыкнув широкими лапами, кинулась дедушке на плечи, задергала куцым хвостом, словом, уж и не знала, как выразить беспредельную свою радость…
Далеко внизу, в темнеющей долине вьется река, словно ленточка, упавшая с зоревого неба. Последний розовый луч подбирается к вершине дальней горы. Откуда-то сверху доносится ровный монотонный гул водопада.
Алка лежит в каменной нише, выстланной пахучими еловыми ветвями, и с наслаждением вытягивает онемевшие от усталости ноги. Приятное тепло лучится от нагревшейся за день скалы. На ровной, как стол, каменной плите потрескивают в костре сухие сучья. В котелке пузырится, булькает каша. Дедушка помешивает ее длинной оструганной палочкой и протяжно вздыхает. Видно, все еще не может успокоиться.
Сегодня они обнаружили среди каменных завалов останки погибшего оленя. Дедушка швырнул камнем в стаю воронов, облепивших бурую груду, велел Алке подождать в сторонке, а сам долго стоял там, потупясь… Вернулся сумрачный, молчаливый.
— Кто это его? — осмелилась спросить Алка, когда они удалились от жуткого места.
— Рысь. Кому же еще! Ее манера, да и следы ее там, — угрюмо отозвался дедушка и больше не заговаривал всю дорогу. Молчит и сейчас.
Налетел ветерок, повеяло морозной свежестью ледника. Пламя в костре расстелилось понизу и снова взвилось вверх.
— Дедушка, ну расскажи что-нибудь! — просит Алка, подползая к огню. Ты все молчишь и молчишь. На рысь сердишься, да?
В свете костра лицо дедушки отливает бронзой, глаза устало прикрыты.
— Что же на нее сердиться? На то она и хищница. Не травой же ей питаться!
— Ты… ты убьешь ее, дедушка?
Дедушка молча снимает котелок, ставит на камень и копается в рюкзаке, нащупывая ложки.
— Ешь, Алка. Спать пора. Смотри-ка — вон уж и звездочки засветились.
Алка зачерпывает полную ложку, прищурясь, вдыхает аппетитный парок и неохотно вываливает кашу обратно в котелок.
— Горячая — есть нельзя! Пусть остынет. А ты, дедушка, расскажи пока, как ты Мурку поймал.
— Не ловил я, внученька. Сама пришла.
В удивленно раскрытых глазах Алки прыгают отблески огня.
— Домой к тебе пришла?
— Так уж и домой! — Дедушка улыбается, машинально поворачивая сучья в костре. — Расскажу, коль спать не хочешь. От тебя же все равно не отвяжешься. И каша к тому времени поостынет.
Случилось то, Алка, позапрошлый год, весною. Отправился я проведать, не вывелись ли детеныши у енотовидных собак. А надо сказать, хитрющие эти собачки по нашим местам новоселы, а гнездовища свои так ловко прячут, что сразу-то и не найдешь. Вот и возвращался я под вечер домой усталый, голодный и не в духе — так за целый день ни одной семьи не нашел. Спускаюсь, значит, с горы через лес. Ружьишко за плечами, как положено. Всякое может случиться — весна же, а весной у зверья детишки, родители становятся беспокойны, подозрительны.
Иду себе, замечтался и забрел в такую чащобу — ног не вытянуть. Горный обвал там был когда-то. Деревьев понавалено, сучьев поналомано — страх сколько. Лезу это я сквозь завалы, поругиваюсь про себя. Вижу вдруг на буковом суку, высоконько этак, рыженький котенок сидит, детеныш рысий. Сам ли туда забрался, мамаша ли затащила, чтобы не обидел кто, пока она охотится, не знаю. Только сидит себе этот младенец, хвостик щеточкой вверх держит и шипит — меня напугать старается.
Не скрою — была мыслишка снять паршивца и за пазухой домой принести. А рысенок вроде думки мои прочитал: как запищит вдруг, да так-то пронзительно, будто я его уже за хвостик тяну.
Ну, думаю, сейчас мамаша пожалует. Только бы со спины не кинулась. Это их излюбленный прием: всегда коварная из засады в спину целится.
Схватил я ружьишко на изготовку и — к скале, что неподалеку. Там уж, хочешь — не хочешь, пришлось бы рыси лицом к лицу со мною встретиться. Чую — спешить надо — рысенок визжит — надрывается. Тут же, как нарочно, поваленная сосна на пути. Пригнулся я, чтоб под ней проскочить, вдруг шасть мне кто-то на плечи! Спину будто огнем обожгло. Упал я, но вгорячах сумел как-то на четвереньках выскочить из-под дерева. Ружья даже не выронил. Оглянулся, а она, злодейка, уж на поваленном дереве сидит. Подобралась вся, локти выше хребтины торчат, уши назад заложила. Ну так вот в точности, как чучело-то дома. Помнишь, поди?
