Про Бабаку Косточкину-2 - [2]

Я шел по коридору и думал, и всякие нехорошие мысли лезли мне в голову. Например, я думал про то, что сейчас зайду на кухню, а там на полу — мертвец. Или еще хуже — шарики ртути.

Но ничего такого в кухне на полу не оказалось. Зато на столе, в самом его центре, на блюде лежал пирог. Вернее, он стоял — большой и розовый, как выкупанный поросенок. Наверное, с клубникой… — я принюхался.

— В приличных домах принято сначала здороваться, а потом нюхать! — сказал кто-то сердито.

Я вздрогнул и поздоровался.

— Так-то лучше, — сказал кто-то. — Зачем ты пришел? За солью? Возьми там — в узелке за батареей.

Я заглянул за батарею, но никакого узелка там не было. Над головой вдруг что-то звякнуло. Я посмотрел вверх и увидел, как из часов, которые были приделаны к потолку рядом с люстрой, медленно вылезает Червяк.

— Кувырнадцать минут пыпырнадцатого, — лениво сказал Червяк и, зевнув, полез обратно.

— Великолепно! Самое время заморить червячка! — воскликнул кто-то обрадованно.

Раздался громкий выстрел, и люстра стала падать на пол. Пока люстра падала, я успел подумать, что вот сейчас она разобьется на мелкие кусочки и Григорий Христофорович этому не будет рад. Но люстра не разбилась — на полпути к полу она выпустила два ощипанных куриных крыла и вылетела в форточку.

— Мазила! — сказал Червяк, выглядывая из часов. — Просто божеское наказание!

— Сейчас-сейчас, только ружье перезаряжу… — сказал суровый голос.

И тут я увидел, как из пирога высовывается Человеческая Рука.

Человеческая Рука торопливо перезарядила ружье и прицелилась в Червяка.

— Лучше целься!

— Не спеши! — командовал Червяк, подставляя грудь под прицел.

— А ружье у вас вроде бы деревянное? — спросил я.

— Мореный дуб! — с гордостью ответила Рука. — Отойди, о Мальчик, в сторону. Не мешай!

— Я сейчас уйду, не беспокойтесь. Я только хотел спросить про Григория Христофоровича…

— Ничего не желаю знать! — крикнула Рука. — Никакого Григория Христофоровича Пампасова здесь не проживает!

— Как же так? — удивился я. — Вот и вы, кажется, имеете к нему какое-то отношение… Вы не его рука?

Я сразу догадался, что это его рука. По татуировке на запястье:

«Всем покажу!» и по ее голосу.

— Я не его! Я сама по себе! — сказала Рука с вызовом, и я не стал спорить. — Хочешь пирога?

— Спасибо, — я кивнул.

— Спасибо — да? Или спасибо — нет?

— Спасибо — да.

— Не хочешь, как хочешь, — сказала Рука, отрезая от пирога большой кусок и отправляя его в рот.

Рот у пирога был внутри.

— Самоедство — великая вещь! — сказала Рука, облизываясь. — Очень рекомендую.

— Советую тебе, о Мальчик, прислушаться, — пискнул из часов Червяк. — Рука у нас голова!

Я совсем запутался и решил спросить напрямик:

— Вы не видели Фому Фомича? Хомячка такого.

— Не видели, — ответила Рука.

— Видели, — ответил Червяк. — Не видели.

— Так видели или не видели? — я не понял.

— Видимо, видели, а невидимо — не видели! — отрезала Рука.

— Я пойду, — сказал я. — Извините.

— Иди. Но по дороге захвати с собой это самое.

— Что?

— Самое то, — раздраженно повторила Рука.

— Хорошо.

Я вышел в прихожую и огляделся. Среди пыльных ящиков с женскими ботинками и стопками газет я сразу заметил два светящихся шарика. На одном было написано: «Это самое», на другом: «Самое то».

Я сунул шарики в карман.

Глава 3 Квартира № 26

Соседей справа, Кирпичевых, я знал хорошо. Приличная семья: папа — слесарь, мама — повар в заводской столовой, дочка — хорошистка, ходит в кружок «Умелые руки» во Дворец котельщиков. На 23 февраля она подарила мне желудевый танк — сделала своими руками.

Я позвонил в дверь. Папа Кирпичев, одетый в желтую пижаму, открыл сразу — как будто меня здесь ждали.

— Проходи, проходи, Костик. Голодный? Сейчас будем ужинать! — он схватил меня за шиворот и потащил на кухню прямо в ботинках.

За столом, накрытым клетчатой клеенкой, сидели двое — мать и дочь Кирпичевы в пижамах. Дочь сидела ко мне спиной — ее я узнал по бантику, он колыхался над стулом.

— Здравствуй, Костик, — поздоровалась мама Кирпичева. — Сейчас мы будем ужинать сосисками отварными с пюре картофельным, — сказала она трагически. — На второе — компот из сухофруктов.

Я не возражал, потому что дома из-за истории с Фомой Фомичом не успел поесть. Я сел за стол напротив дочери Кирпичевой и вежливо улыбнулся.

Мы стали ужинать. Кирпичевы молчали, и я тоже ничего не говорил. Про Фому Фомича я решил спросить после компота. Может быть, я ошибался, но чем дольше я находился за столом вместе с Кирпичевыми, тем сильнее мне казалось, что с ними что-то не так. От сосисок опять пахло зайчиками.

— Как дела в школе? — спросил папа Кирпичев.

— Хорошо.

— Ты ешь, ешь, не стесняйся, — сказал папа Кирпичев.

— Я ем.

— Сосиски-то небось любишь, постреленок? — спросил он и подмигнул мне. — Мама из столовки тырит — первый сорт!

— Эдуард! — вскрикнула Кирпичева-старшая, делая страшные глаза.

— Папа! — вскрикнула Кирпичева-младшая, делая…

Тут я заметил, что глаз у дочери Кирпичевой нет.

Еще у нее не было носа, лба, щек и рук.

Были под столом ноги или нет — я не знаю.

Вместо Кирпичевой-младшей на стуле сидела пижама, а над ней колыхался бантик. В рукаве пижама держала вилку с нанизанной на нее сосиской.