Призвание - [130]

— Сидим, — сказал он ему. — А мы, как я вижу, идем?

— Идем, — ответил Слипчук покорно.

— Ну вот и иди, и иди… Да только шагай побыстрее, пока я добрый!

— А то что же будет?

— А то…

Сашка привстал и топнул резиновым сапогом по луже, обдав аккуратно и чисто одетого Слипчука жидкой грязью:

— А ну брысь отсюда!..

В восточных глазах Слипчука плеснулся испуг. «Ты… Ты чего это… Офона’ел?!» Но, не ожидая, когда еще раз попросят, он подхватился не разбирая дороги и, отбежав на безопасное расстояние, крикнул:

— Хулиган!! Хо’ошо, что тебя исключили!.. Так тебе и надо, хулиган!!

Сашка сплюнул сквозь зубы и снова присел на корзину.

«Поганка! Слизняк вонючий!..»

За спиной у него, в низком и хмуром весеннем небе, маячила колокольня села-академии, а впереди, в промозглом тумане, виднелась пустая дорога.

Снова, как и три года назад, когда ехал с Колькой сдавать экзамены, все было покрыто туманом. Только тогда они были вдвоем и направлялись в это село, а теперь он, один, уезжает отсюда. Уезжает, чтобы найти свою правду.

Куда-то его приведет этот новый путь?..

ЭПИЛОГ

Ровно к шести утра рейсовый междугородный «Икарус», описав плавный круг, подкатил к автостанции. Дверцы предупредительно распахнулись, и пассажиры без привычной сутолоки и спешки начали заходить в салон.

Александр Ильич отыскал свое место и осмотрелся…

Обзор неплохой.

Сорок лет миновало с тех пор, как он уехал из Талицкого. И вот потянуло снова проехать той самой дорогой, которой он ездил совсем молодым, и посетить те места.

Решение это вызревало в нем исподволь. Последние годы все чаще стали тревожить мысли о прожитой жизни, какие-то смутные думы о прошлом. (Под старость ведь годы летят с ускорением, все чаще тревожное чувство ложится на душу, понуждая прикидывать, а сколько еще у тебя остается там, впереди.) Когда-то страшно далеким казался ему возраст в сорок лет, в пятьдесят, а семьдесят — это уже предел. Но вот и ему уж под шестьдесят, пора подбивать итоги…

В те далекие годы мир представлялся ему неизменным и раз навсегда данным. На Земле жили люди. Просто люди — и только. Родители, дети, братья и сестры, старшие, младшие, родственники, соседи, друзья. У него были мать и отец, были братья, сестренка. И казалось, так было извечно, так будет всегда.

Но мать и отец давно уже умерли, оставив им, детям, свой домик на Волге, с широкими «итальянскими» окнами. Где-то на Украине, на юге, в братской могиле лежал Константин, средний брат, погибший в сорок четвертом. Каждое лето в родительский дом наезжала сестра со своими ребятами, ставшими уже взрослыми. Изредка навещал их младший брат, Вениамин, военный летчик, предпочитавший родимым волжским просторам курорты и юг, и было трудно поверить, что именно с этим вот рослым гвардии капитаном, он, старший Зарубин, когда-то водился, ел с ним на пару манную кашу, таскал сосунком на руках…

Он сам, Александр Ильич, с удовольствием отключаясь от суетной жизни столицы, проводил здесь, в родительском доме, каждый свой отпуск. Здесь-то и вызрело в нем решение посетить те места, где прошла его молодость, по которым он бегал когда-то с этюдником, полный веры в свое призвание и светлых надежд.

…Дверцы бесшумно закрылись. За окнами поплыли, замелькали домишки приволжского городка. Сверкнула синим лезвием Волга, по утренней глади которой белыми водомерками шустро скользили «ракеты», «восходы» и «метеоры». За крутым поворотом в гору, надвое рассекая желтое поле еще не сжатой пшеницы, сиреневой темной лентой пласталось асфальтовое шоссе. До областного города было теперь прямое автобусное сообщение, но как добираться оттуда ему до села-академии, он себе точно не представлял. Возможно, там тоже ходит автобус, а может, придется даже пешком, как в те довоенные времена…

Ровно и мощно гудел мотором «Икарус», встречный ветер туго трепал занавески на окнах, лицо обдавало потоком встречного воздуха. Мимо мелькали знакомые перелески, селения, дорожные знаки, воскрешая полузабытое, давнее. Годы студенчества, годы взросления, когда они жили несчитанным и немереным временем, будто была у них впереди бесконечность или по меньшей мере тысяча лет; время мечтаний и светлых надежд, когда впервые он приобщался к тревогам и радостям творчества, начал осмысливать жизнь, веря, что ждет его впереди нечто таинственное, необычайно прекрасное…

Сорок лет.

Многое стерлось в памяти. С возрастом он все чаще стал замечать, как забывает то, что случилось совсем недавно, но вот то, довоенное время память высвечивала с пронзительной яркостью. Помнилось, как он сидел в хмурый тот мартовский день за селом, дожидаясь попутки; как, добравшись до областного центра, долго мотался с вещишками по городским слякотным улицам, среди размытых весенним сырым туманом громад городских зданий.

Это был город ткачей, одним из первых поднявшийся против царя, город, родивший России и миру новую форму власти.

Долго отыскивал здание художественного училища. Николая нашел на уроке живописи (предупредил о приезде письмом). Тот встретил его горячо, сразу же все между ними было забыто. Сбежав с уроков, на стареньком дребезжащем трамвае повез куда-то его на городскую окраину, где он квартировал с ребятами у старухи, и по дороге еще стал горячо убеждать, чтобы друг его отправлялся в отдел искусств, возглавляет который одна мировая тетка. Она из простых ткачих и всегда выручает ихнего брата студента, не дает их в обиду. Можно даже и не возвращаться в Талицкое училище, а попросить, чтобы его оставили здесь…