Призвание - [13]

— С этим у нас порядок. Другое меня беспокоит, — заговорил председатель раздумчиво.

— Что именно?

— Положение изменилось. Теперь неизвестно, в какую сторону плыть…

— То есть?

Лубков сказал, что заказов на лаковую миниатюру последнее время почти не поступает. Не поступает также на стенную роспись, резко упали заказы на книжную графику, на оформление книг. Создался затор со сбытом готовых изделий, на складе их накопилось почти на сто тысяч рублей. Остро встает вопрос об уценке, художники остаются без заработков. Подсобные цехи — столярный, заготовительный, опиловочный, обжига, полировочный — пока пробавляются тем, что берут заказы случайные, со стороны. Освоили новое производство, роспись керамики, но у артели нет средств на постройку муфельной печи для обжига. К тому же Гжельский завод поставляет бракованное «бельё»…

— Вот и изыскиваем работу, — невесело продолжал Лубков. — Художников перевели на копирование с открыток, копируем Шишкина, Васнецова, Поленова, не брезгуем никакими заказами, даже коврики пишем, вывески для домов. Подсобникам тоже подыскиваем работу… Оттуда (он показал пальцем вверх) нас убеждают, что все это временно, делайте, мол, а потом разберемся, но вот который уж год…

— Но почему же так все получилось?!

— Если бы знать…

Председатель имел свои мысли на этот счет, но воздержался высказывать их свежему человеку. Еще не известно, как он отнесется к их положению, нелегкому, даже, можно сказать, чрезвычайному.

Видя хмурость хозяина, Досекин тотчас же перевел разговор на другое, спросил, верно ли, что при прежних хозяевах кое-кто из мастеров понастроил себе каменные хоромы…

— Это кто же… кого вы имели в виду? Буканова? Или братьев Плетюхиных?

— Ну, и их в том числе, — не без уклончивости ответил Досекин.

Лубков отрицательно покачал головой: нет! Буканов, правда, дольше других работал у Сарафанова в мастерской, но и мастер он был отменный. А Сарафанов хозяин был не дурак, таких мастеров он ценил. Он, Буканов, да Дмитрий Норин, фрязист, — вот у него были два выдающихся мастера. Дом двухэтажный построил Буканову сам Сарафанов. Он и еще понастроил таких же — тем, кто работать умел и доходы ему приносил. Строил, конечно, не даром, а в долг или, как теперь говорят, в рассрочку. После за это его мастера долгое время работой своей расплачивались.

— Ну, а насчет Плетюхина?

Оказалось, что дом двухэтажный достался Плетюхину с братом Владимиром от отца и живут в нем давно две семьи. Владимир нижний этаж занимает, а Сашуха на верхнем. Оба они теперь — и Буканов Иван, и Сашуха Плетюхин — имеют звание заслуженных.

Досекин попросил председателя рассказать о других мастерах, хотя бы о тех, кто будет вести в училище уроки талицкого искусства. Лубков сделал это охотно, потом предложил посмотреть мастерские, — там он его познакомит с каждым мастером лично. Правда, лето сейчас, многие в отпусках, кое-кто помогает колхозу, но основной контигент, как он сказал, находится на местах.

4

Они поднимались по лестнице вверх, на второй этаж, когда вдруг оттуда, с площадки, послышался гогот мужских здоровенных глоток.

— Ха-ха-ха-ха!.. Ты с хвостом, с хвостом его нарисуй, а то ему и вилять будет нечем перед начальством…

— Так, что ли?

— Во-во, в самую точку попал… Го-го-го-го!.. Теперь вот в самую точку!

— Чего же ты, Паша, все опять на меня-то? — жаловался плаксиво чей-то обиженный голос. — Ты бы вон лучше завхоза изобразил, это ведь он посадил нас всех на мель…

— Мне что, могу и завхоза!

Лубков смущенно покашлял: «Обеденный перерыв, вот и балуются мужики. Пашка Блаженов все озорует, карикатуры рисует на мастеров, балабон, пока работы нет настоящей…»

В его голосе не было осуждения. Напротив, проскальзывали нотки доброжелательности к «балабону» и озорнику.

При появлении Лубкова с нездешним гостем в новеньком чесучовом костюме курившие на площадке примолкли. Лубков пригласил всех пройти в мастерскую.

Мастерская была просторна, много света и воздуха. На крашенных охрой полах лежали горячие пятна июньского солнца. В распахнутых настежь окнах висели какие-то пузырьки с темной коричневой жидкостью. С ближних гумен, от речки, доносило сюда медовые запахи разомлевших на солнце цветущих трав.

На каждых двух мастеров столик напротив окна. На нем деревянные круглые чашечки с темперой, блюдца для смешивания красок, стаканы или стеклянные банки с водой, подставка для правой руки, набор тонких беличьих кисточек.

Лубков представил Досекина, подвел к ближнему столу. Хозяин стола, невысокий крепыш лет тридцати пяти с умным и твердым лицом, обернулся, показывая хорошей лепки крутой невысокий лоб с налипшими потными волосами, квадратный, с ямочкой подбородок.

Это и оказался Блаженов. Подняв на Досекина взгляд темных глаз, вставленных в застоялую черноту глазниц, словно в рамку, поглядел на него мрачновато-усмешливо, ожидая вопросов.

Досекин спросил, чем он, мастер, сейчас занимается.

— Так, хреновину разную гоним, — ответил тот вызывающе, вращая тонкую беличью кисточку в крупных мужицких пальцах.

На столе у него, на черной пластинке, трудились шишкинские медведи. Мастер успел лишь сделать белильную подготовку, закончил первую прорись и начинал делать роскрышь, прокладывать красками. Рядом лежала цветная открытка с теми же мишками.