Призвание варяга (von Benckendorff) - [29]

Тебе тяжело это слышать, но — деду твоему недолго осталось, а Эйлерам и прочим „немецким“ не хватит голосов, чтоб удержать этот пост в вашей семье. Но если голоса немецких и польских евреев объединятся, у вас большинство в Академии.

Без тебя ей не выиграть. После ее „Писем в Россию“ с критикой флогистона, для академиков старой закалки она — красная тряпка быкам и они с радостью оботрут об нее ноги. Она же — не дура и ухватится за твое предложение.

За это ты потребуешь у Дашковой заполнить штат Дерпта. Она не решится сдать тебе никого из своих родичей. (Поляк и суток не проживет на лифляндской земле.) Так что штат будет набран из ненавистников моего царствованья и тех, кому обрыдло академическое рифмоплетство. Прими всех. Изучи. Пойми, кто — чего стоит.

Из тех, кто приедут, одни — ненавидят Россию, другие — Русскую Академию. Вторых поставь во главе кафедр.

Первых же — надо убить. С кровью. С потрохами, выпущенными по улице. С пышными похоронами и уликами против меня. Якобы несчастных убили за их статьи против русских.

Когда кончишь всех, Университет надо закрыть. Вход только по пропускам. Сторожа только из латышей, особо обозленных на русских. Если кого поймают — называть русским шпионом и вешать на месте. Моих там не будет, а наши кузены никогда не признают, что шпионили за тобой. К тому же… Больше повесишь, мне — меньше мороки.

Поверишь ли, — поймаю подонка почти что с поличным, так крику сразу на всю Россию — „Немка вешает русского патриота!“ А если ты сделаешь — отбрешусь, что не могу начать войны с Ригой.

Если вешать по-настоящему, да кишки выпускать на всю Европу, бритоны с тевтонами сами повезут тебе станки, да паровые машины. Лишь бы ты быстрей Восстала против России.

Матушка внимательно слушает старческий шепот, нос ее заостряется, а глаза странно суживаются. Тетка с племянницей вдруг становятся очень похожи и в их облике вдруг проступают черты Рейнике Лиса — предка фон Шеллингов.

Маленькая бледная лисанька еще больше приласкивается к седой, мудрой лисе и тихонько воркует:

— Но, Ваше Величество… Я не могу родить от мужа — от Бенкендорфа. Вы же сами сказали, что верность Бельгийского дома равна их родству с домом Франции. Пока у меня нету первенца, все это — умозрительные прожекты.

Старая лиса разве что не облизывает худенькую племяшку и басит тихонько в ответ:

— Я надеялась. Я очень надеялась, что в нашем роду не все девочки носят „проклятие“. Увы, я ошиблась. Ура, ибо „проклятые“ в нашем роду рожают более умных детей, нежели мы — идиотки. Я родила Павлушу без осложнений и вырос он — дурак-дураком…

Государыня долго молчит, потом отворачивается, смотрясь в зеркало и кусает полные губы. Видно, что ей неприятен сей разговор, но она продолжает:

— Мы не можем нарушить лифляндских традиций, а по ним пост бургомистра передается меж Бенкендорфами. К счастию, у Карла Бенкендорфа было много женщин и сыновей. Боюсь ошибиться и обнадежить тебя, но…

Один из сих сыновей — просто латыш. Я сейчас позову его. Ты слышала мнение юного Боткина об этом… Как его… „Гене кавказцев“? Когда войдет этот парень, — смотри ему прямо в глаза. Глаза в мужике самое главное. А потом приглядись к носу и чертам лица… Не хочу тебя обнадеживать. Ну так что, — звать?

В первый миг матушка вскакивает, молча раскрывает и закрывает рот, силясь что-либо вымолвить, а багровые пятна ярости затопляют ее лицо. Затем багрово-синюшный цвет постепенно спадает, кулаки разжимаются, и урожденная баронесса фон Шеллинг начинает беспокойно ходить взад и вперед, то и дело бросая полные злости и ненависти взгляды на Государыню. Потихоньку походка ее успокаивается. Ей приходится проходить мимо большого зеркала рядом с креслом Ее Величества, и взгляд молодой женщины все чаще задерживается на ее собственном отражении.

Наконец, она останавливается, поправляет кружевные воротничок и манишку ее мундира и быстро взбивает разлохматившиеся от ходьбы и переживаний коротко стриженые волосы. Племянница протягивает руку к пудренице Ее Величества, вопросительно смотрит на Императрицу, та благосклонно кивает, и матушка чуточку пудрит нос и щеки.

Не переставая вертеться перед зеркалом, она вежливо интересуется:

— Но как Вы это себе представляете? Я не смогу отдаться рабу! Пожалейте меня. Да я и в глаза не видела этого мужика! Может он какой кривой, или — горбатый? Как я могу…

На это тетка смеется, обнимая племянницу, подводит к окну и, приподнимая тяжелую занавесь, говорит:

— Так и думала, что тебе захочется поглядеть на юного деверя. Так я приказала супружнику твоему отправиться на юг — в Крым, на переговоры с турками, да татарами. Пусть поносит бумажки, да перья поточит. А в Ригу тебя повезет вон тот молодой человек. Его зовут Карл Уллманис, и он необычайно похож на твоего мужа. Разве что — помоложе, покрасивее, да — поумнее, хоть и — просто мужик. Поверишь ли, — когда увидала, у самой сердечко екнуло, но остерегла себя, — „Нельзя. Это — Дочкино“. Когда войдет, смотри на самое главное — на глаза. Глаза в мужике — самое важное.

Матушка рассказывала, что смотрела и не могла оторвать взгляда от гиганта в простом партикулярном платье, который сидел на порожке матушкиной кареты и о чем-то смеялся с латышскими кучерами. Карлис был чуть пониже Кристофера, но шире в плечах, коренастее и по-мужицки — плотней генерала. Так что чуть меньший рост даже придавал всему его телу большую мощь.