Призвание варяга (von Benckendorff) - [13]

Но самый страшный удар пришелся по медицине. Все врачи той поры были немцы и всех их перебили, как прусских шпионов. Итогом стал неслыханный мор от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)

За это моему прадеду Эриху — отцу и бессменному шефу разведки Железный Фриц вручил „Pour le Merite“ — высший Орден Прусского королевства. (За „отрицательный вклад в науку противника“ — так было в приказе на награждение.)

Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов? Как бы не так. В реальности, он, как „лицо, учившееся в Германии“, да „имевшее жену — немку“ был не допущен к делам Артиллеристского ведомства — наиболее пострадавшего в сей вакханалии.

Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя — любое несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе, пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия — рассадник шпионов!)

И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он… „подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что она — немка“. Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов — Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка уже простить не смогла.

Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами показала — насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и даже — научных провалах всего прежнего царствованья.

Однажды матушка спросила у тетки, — был ли в действительности Ломоносов Романовым, или все это — выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:

— Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так что этакими пустяками мне голову забить — недосуг. Да и какая, к черту, палачу разница?!» — на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только промямлила:

— Все ж, — невинные души…

На что бабушка отвечала:

— Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы обошлось! А кто не спрятался — я в том не виновата! — Петр I был мужчиной видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича — да еще в собственной же кутузке!

Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет «иноземки на троне»), — а доказание связи академика с абвером привело на ее сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи «рубят под корень», это производит неизгладимое впечатление.

Но сам Иммануил Кант — отец «категорического императива» был первым из тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером «в темную» — без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.

Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были… смутительны. И бабушка очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином и жалованьем.

Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос был, конечно же, скользкий, но видеть падение «Совести» пред грудой презренного злата, — ей не хотелось.

Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут доносы… В общем — обычную дворцовую жизнь.

Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию, секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:

— Ой, простите, дело сие — под контролем Самой… Вы обязаны сами доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней должно прибыть вне очереди.

Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами усталые, покраснелые глаза, спрашивает:

— Письмо готово? — задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая по-русски: — Прочтите кто-нибудь… я — занята. Доброго Вам здоровья, милочка.

Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та… Она стоит с побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом говорит по-немецки:

— Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу другое — официальное, — при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со стола, куда его бросила тетка.