Призвание - [17]

Однако она будет противиться, будет бороться до конца! Что станется с ней, если Ганс ее покинет? Она будет влачить жизнь, ища его во всех комнатах. Она будет находиться в пустом доме, как если бы она блуждала среди развалин. Ганс! Ганс! Неужели для этого она родила его, воспитывала, ласкала, заботилась о нем, пеленала в те ткани, которые шили только ее пальцы? Теперь он хочет уехать, оставить се одну. Быть одинокой! Разве не этого боятся умирающие, и не в этом ли состоит весь ужас могилы?

Она поняла, что ей оставалась очень слабая надежда, замечая новый, более суровый образ жизни Ганса со времени получения известей от настоятеля Доминиканского монастыря.

Даже очаровательная красота Вильгельмины, являвшаяся как бы ее нежной сообщницей, оказалась бессильной. Сердце Ганса не откликнулось и никогда не откликнется.

Даже по отношению к ней самой он оказался холодным, далеким. Он сопровождал ее только к обедне в церковь Notre-Dame каждое утро. Остальное время дня, исключая обед, она его не видала. Он уединялся для размышлений, для чтения благочестивых книг, в особенности проповедей Лакордэра и других доминиканцев. Он готовился на должность проповедника, которая является занятием и славою этих монахов. Он писал речи, поучения. Иногда он говорил громко в своей комнате. Однажды, войдя к нему, г-жа Кадзан испугалась, когда увидала его стоявшим, жестикулировавшим, проповедовавшим перед открытым окном… Как св. Франциск Ассизский обращался с благочестивою речью к птицам и рыбам, так Ганс проповедовал лебедям далеких каналов Брюгге, деревьям на набережных, дымке, колоколам — всему, что проходит, наполняет образами туман, таится в безмолвии…

Часть третья

Глава I

Сердце Ганса не поддалось. Вскоре он ощутил нападение Ада на свое тело.

Г-жа Кадзан вспоминала, что она когда-то видела необыкновенную картину, искушение св. Антония; картина эта не изображала нескольких женщин, предлагавших свою любовь, как мы это видим у Брейгеля и Тенирса, здесь была на этот раз только одна женщина, которая, обнаженная, заменила собою Распятого и предлагала свое тело на самом дереве креста, она сама распинала свое тело, надев венок из роз. Искушение, особенно мучительное, так как оно не, рассеивается. На других картинах пустынник, так как он должен был сделать свой выбор, имел время овладеть собой, спастись. Здесь опасность усиливается, так как заключается в одном существе.

Однажды г-жа Кадзан поняла, что подобное искушение возникло в одинокой жизни Ганса. Он был в безопасности по отношению к общей женской любви. Но демон изобретателен. Он сосредоточился в одной, избрал ту, которая ему была нужна, изменив черты вечной Евы с лукавыми словами. Он явился искушать его к нему в дом при помощи неизменного присутствия того существа, которого не опасаются…

Чтобы лучше соблазнить, обезоружить его, он дал наивные глаза этой красивой Урсуле, поступившей однажды утром к г-же Кадзан, горничная которой вышла замуж. Заменить ее? Ах, нет! Для домашних услуг почти что было достаточно старой кухарки Барбары, очень усердной. Предлогом для ее поступления могла служить только необходимость немного шить и починять белье. Но в действительности она пришла из глубины вечности, чтобы принести несчастье Гансу. Наша судьба должна сама выполняться; часто она употребляет первых попавшихся людей, каких-нибудь сообщников, чтобы свершиться. На этот раз, однако, выбор был очень тонок. Эта Урсула была очаровательна. Весь дом как будто изменился с ее приходом. Г-жа Кадзан сама радовалась, найдя такую прислугу. Она говорила сама себе: "Разве новые лица не обновляют старые жилища?" В действительности, эта красота Урсулы и ее невинная улыбка вносили радость; от ее глаз комнаты сияли, точно в их стенах было пробито еще два окна. Ах, ее глаза поистине нежные, большие, голубые, точно май месяц, точно колодцы, полные небесной синевы. Но не один только цвет заставлял ими очаровываться. А их форма, их движение, так как эти глаза жили, так сказать, самостоятельною жизнью; они казались только отчасти связанными с лицом. Когда Урсула смотрела, казалось, что ее глаза покидали ресницы, приближались, подолгу останавливались, вносили нежность настоящего прикосновения. Глаза, искушавшие, точно уста! Глаза, точно дарившие поцелуи, как бы прикасавшиеся ко всему, все воспламенявшие, доводившие до безумия. Такое впечатление произвела она на Ганса в первый раз, когда он ее увидел и когда она тоже смутилась и была очарована его прекрасным бледным лицом и пышными волосами.

Ганс чувствовал всем телом взгляд ее больших глаз, странное прикосновение, трепет, который должны испытать неподвижные каналы вечером, когда в них отражается небо с своими звездами. Что это были за глаза, сверкавшие как звезды, устремленные на него? Войдя в свою комнату после обеда, когда он впервые ее увидел, он испытывал очень странное ощущение, точно что-то необыкновенное произошло с ним, точно он слишком долго читал в своем молитвеннике объяснение шестой и девятой заповеди. Безотчетное волнение! Он снова подумал, неизвестно почему, об имени этой молодой девушки. Она носила имя Урсулы, Мемлинговской девушки, в то время как его самого звали Гансом… Но разве вещи не соприкасаются между собой? И то, что мы зовем случаем, не является ли признаком, предуведомлением судьбы?