Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы - [44]

Притом она без устали корила меня за мою неловкость и неприспособленность к жизни. Эта тема никогда не доставляла мне удовольствия, поскольку я действительно не принадлежу к числу практичных людей. И кроме того, опека Лины в конце концов оказала на меня весьма дурное воздействие. Я постепенно стал таким, каким она меня выставляла. Начал спотыкаться на ровном месте; пытаясь выйти из комнаты, тянул на себя дверь, которая открывалась наружу; по полчаса искал часы, которые были у меня на руке; терял свои записи и забывал пообедать, если она мне не напоминала.

Ситуация становилась угрожающей. По счастью, в один прекрасный день Лине пришла в голову мысль, что мне противопоказано лондонское лето. Она упаковала мои вещи, купила билет на поезд и отправила меня в Шотландию.

Идея была неплоха: я совершил незабываемое путешествие по стране озер и приехал обратно только тогда, когда уже начались занятия в университете и Лине пришлось вернуться в Оксфорд. Но и после этого мы встречались во время каникул, и наша дружба сохранилась, хотя и приобрела более спокойный характер.

К счастью, Лине нравилось менять своих подопечных. И кроме того — что меня особенно в ней поражало, — она была невероятно увлекающейся натурой и меняла любовников, как перчатки. Я вовсе не пуританин и считаю, что любовные похождения — сугубо личное дело каждого индивидуума, к тому же знаю, что многие поступки Лины продиктованы ее душевной добротой и склонностью к самопожертвованию. И все-таки столь быстрая смена увлечений буквально ошеломляла.

Пару дней ее видели в обществе китайского инженера, потом неделю — с канадским фермером, которого сменил французский альфонс, чтобы в свою очередь уступить место сразу двоим претендентам: немецкому профессору-филологу и поляку, завоевавшему европейское первенство по настольному теннису. Причем о каждом из своих любовников она преспокойно рассказывала всем остальным, в том числе и мне, с такими пикантными подробностями, что у меня волосы на голове вставали дыбом. Ее непосредственность воистину не знала границ.

И вот, едва я приехал из Ллэнвигана, как тут же вновь угодил под крылышко Лины Кретш. Она фамильярно похлопала меня по плечу и повела пить пиво. Я бы никогда не смог выпить такого количества пива и выкурить за вечер столько сигарет, сколько это удавалось ей. Поэтому мне пришлось в основном довольствоваться пассивной ролью слушателя, до самого закрытия бара меланхолично внимавшего ее рассказам: о том, как она спасла двух оксфордских атлетов, едва не утонувших в реке, как уберегла от морального разложения одного богатого шотландца, который бездумно прожигал жизнь, и как соблазнила профессора теологии, до сорока пяти лет сохранявшего невинность.

Эта энергичная особа впоследствии сыграла немалую роль в моих уэльских приключениях, иначе я бы не стал так подробно говорить о ней, поскольку всегда стараюсь следовать сюжетной линии и не люблю случайных персонажей. Однако не будем опережать события.

* * *

На другой день я отправился выполнять свою миссию.

Дело оказалось несложным. Директор библиотеки уже получил письмо от графа Гвинеда и с готовностью согласился выполнить просьбу человека, который внес столь весомый вклад в пополнение сокровищницы Британского музея. Он просмотрел привезенные мною кодексы и попросил меня подождать до вечера, так как ему еще надо было получить разрешение от начальства на то, чтобы выдать мне рукопись из библиотечных фондов, а кроме того, проконсультироваться у востоковедов, какой из кодексов представляет наибольшую ценность. Я тотчас отправился на почту и отправил графу телеграмму о том, что завтра приеду с рукописью.

Потом зашел пообедать в маленький итальянский ресторанчик в квартале Сохо, поскольку ужинать мне предстояло в отеле, а две английские трапезы мой желудок просто не выдержал бы.

В гостинице меня ожидало письмо. Я распечатал его. Оно было от Элен Сент-Клер. Эта роковая женщина выражала надежду, что я уже вернулся, и просила навестить ее в «Гросвенор хаузе».

У меня не было ни малейшего желания встречаться с Элен. После истории с кольцом я утратил всякое доверие к ней и уже почти не сомневался, что она каким-то образом причастна к заговору против графа Гвинеда. Короче говоря, я решил, что не подойду к «Гросвенор хаузу» и на расстояние пушечного выстрела.

Я нанес пару визитов своим знакомым, а к вечеру снова отправился в Британский музей. Там уже все было улажено: директор получил разрешение выдать рукопись, а специалисты-востоковеды, выбрали из пяти представленных мною персидских кодексов тот, который, на их взгляд, представлял наибольшую ценность.

— Собственно говоря, для нашей библиотеки это очень выгодная сделка, — сказал директор. — Этот кодекс, по оценкам экспертов, стоит не меньше пятисот фунтов, что же касается рукописи, то более бессмысленной тарабарщины мне еще видеть не приходилось. Но, конечно, для графа она представляет определенный интерес, поскольку там речь идет о семейных преданиях.

Когда я с заветной рукописью и оставшимися кодексами вернулся в гостиницу, портье бросил на меня многозначительный взгляд и сказал: