Призраки осени - [7]

Леди Зеленое Солнце

Отец еще дышал.

Руки дочери остались с ним до конца, и нежность заканчивалась там, где расцветала ненависть.

«Мне одна лишь весть – непогода,

Мне одна лишь душа – напасть.

Обелиском чумного года,

Не догнать, не забрать, не украсть».

Она никогда не отважилась бы прочесть ему – живому! – свои стихи. Но сейчас важно было его проводить. Закрыть дверь. Погасить свечу.

«Что ты стонешь, седая пучина,

От бессилья нахмурив бровь?

Мне нужна лишь одна причина,

И причине той имя – кровь!»

Из-под бороды булькало алым. Жизнь кипела в отце, вырываясь из глубокой раны, как пар из носика чайника. Старик отказывался умирать. Но дочь знала: смерть – дело решенное. Руки, подол, лицо – она неловко приложилась щекой к его губам, пытаясь услышать дыхание, – бурая корка напоминала разлитое варенье. Отец кончался тяжело. Приходилось изо всех сил держать его руки и прижимать к кровати.

Кифер – она узнала того по сопению и мотнула головой – уйди, не мешай, убирайся! – мог бы ей помочь.

– Он и так слишком много для тебя сделал! – девушка не отрывала взгляда от глаз отца и видела в них крохотную перепуганную фигурку, одиноко стоящую на пароме. На столбе горел фонарь. Паром отошел от причала и медленно удалялся в ночь. Фигурка темнела, терялась, становилась частью мрака, но огонек еще мерцал, боролся. Агонии не под силу одолеть тьму, когда смерть из желания становится делом.

Отец перестал скрести пальцами. Губы приоткрылись, будто выпуская душу. Девушка еще какое-то время держала его, напрягаясь изо всех сил, и лишь потом вспомнила, как дышать, оттолкнула от себя этот футляр мертвой человеческой плоти, села на пол.

И только тогда старика скрутило последней судорогой, по всему телу прокатилась волна невидимого света, стирая жизнь, как маляр обдирает старую штукатурку. Волосы, глаза и ногти на миг осветились изнутри и остались нестерпимо белыми.

В какой-то момент пришли Кифер и Калли и увели ее от трупа.

В общем зале, несмотря на ранний час – только что был обед! – лежали четыре посетителя. Дым струился из их металлических трубок и собирал облака грез под низким, видевшим Рай, потолком.

«Я мечтала о дне, когда он умрет, – Калли отвела сестру в свою комнату, потому что в ней не было зеркала. Сестра умыла ее и заплела волосы. – Я говорила себе, прочитаю над его телом прощальный стих и сожгу этот притон. Вырву с корнем. Растопчу. Уничтожу! Наймусь прислугой в приличный дом. Буду ухаживать за животными. Стану выращивать репу. Что угодно, лишь бы оставить этот кошмар в прошлом. Но это слишком правильные мечты, слишком уютные, честные, банальные».

Калли придирчиво оглядела прическу и, кажется, осталась довольна. Затем она взглянула на ее лицо и поморщила носик. Бедная малышка. Совсем не умеет скрывать эмоций.

«Он изуродовал меня?! – душа рвалась в клочья. – Я – чудовище?! Скажи же мне?»

Но им и так сегодня досталось. Калли задумчиво жевала ноготь, доставала какие-то баночки, кремы, румяна, но девушка немо мотала головой, надеясь только на одно – сил достанет, чтобы не кинуться на сестру и не перегрызть ей глотку.

Потом Калли нашла зеленую вуаль и скрыла под ней все, что никого не касалось.

Кифер топтался у двери и, увидев ее, несмело улыбнулся. Девушка погладила брата по щеке. Она так сильно их любила!

Девушка оплакивала себя весь день, принимая деньги из рук в руки, передавая трубки, разводя по укромным лежакам, подкуривая и забивая, выпроваживая лгунов и должников, окликая Кифера, когда нужна была его сила, благодарно принимая от Калли целебный кофе.

День смыл с себя трупные пятна.

К полуночи зал был полон.

Девушка закрыла салон и приказала Киферу никого не впускать. Впрочем, одного клиента она не могла игнорировать.

Гордон Бёрн заглянул после двух ночи.

– Где старик? – хмуро спросил, пересчитывая потные монеты и рассовывая по карманам купюры.

– Там, – девушка ткнула пальцем в темное, закопченное сотнями опиумных дымов подвальное небо. – Хотя, надеюсь, что там, – высморкалась она на пол.

– Серьезно? – поднял бровь охотник.

Она кивнула.

– Дело тебе не по плечу, – Бёрн не спрашивал, почему она закутана вуалью по самые брови, ему платили не за слова, а за надежный забор вокруг и полное отсутствие лишних глаз и вопросов. – Старик говорил, ты сочиняешь стихи и воешь тут от скуки. Опиумокурильня не для слабаков.

Гордон не видел, как сзади неслышно подошел Кифер. Девушка слегка кивнула ему, и громила сдавил трепача, как стальной обруч бочку. Сгибом локтя Кифер прихватил его за горло, а другой рукой страховал через грудь. Дочь чувствовала, как кровь отца на руках, отмытая, невесомая, но горячая и злая, требует, чтобы она подошла вплотную, взяла эту ветошь с повадкой человека за самое сокровенное, что он носит в штанах, и выплюнула в лицо:

– Сегодня мой брат – он держит тебя сзади, вы знакомы, верно? – переломал нашему отцу все ребра. Тот вздумал меня учить, как вести дела. Кому кланяться, кого брать понежнее – прямо, как тебя сейчас. Чувствуешь?! Отец забыл, что мы уже взрослые детишки. Что не стоило продавать Калли, она не спала потом и писалась кровью. Что не стоило бить моего брата, он потерял передние зубы и половину языка. Он не умеет говорить, представляешь?! Ему семнадцать, а он только мычит! Мы любили отца. Несомненно! Я воткнула ему булавку в горло. Несколько раз. Показать тебе, как? Я не понимаю ослиного языка, кивни головой, показать? Так вот, Гордон Бёрн, если ты думаешь, что на старого ублюдка, который кормил нас и пытался иногда учить, что такое хорошо и что такое плохо, у нас рука поднялась, а на тебя – не сможет, то ты самая тупоголовая мразь из всех, кого я знаю.