Призраки Гарварда - [48]

– Я постоянно хожу с простудой, так что возьму эхинацею.

Кудри мужчины за прилавком напоминали увядшее растение.

– Прошу прощения, она закончилась. Коллега сегодня уронила целый мешочек, и все рассыпалось. – Он шмыгнул носом, и Кади заметила в его носу колечко пирсинга.

– А что еще хорошо при простуде?

– Ромашка и шиповник, – выпалила Кади.

– Верно, в шиповнике масса витамина С, многие об этом не знают. Вы травовед?

Она покачала головой. Знанием утром поделилась Билха, и Кади мгновенно пожалела, что открыла рот.

– Мы кладем шиповник в купаж «Хворое горлышко». Подойдет?

Мэтт согласился, и Кади настояла, что заплатит сама. Она хотела было бросить сдачу в банку для чаевых, как вдруг заметила, что ею служила погребальная урна. «До смерти рады стараться!» – гласила табличка.

– Черноват юмор, – указала на нее Кади.

– Здесь везде смерть, в этом универе. Мемориальные доски тех или иных личностей, колониальное кладбище прямо напротив ворот Джонстон-гейт. Как только начнешь замечать, этому конца-края не будет, – произнес Мэтт как ни в чем не бывало. – Ты, наверное, единственный человек, кому я могу об этом сказать и не показаться психом. Остальные в несознанке.

Они сели за маленький столик в задней части кафешки; его медная столешница щеголяла сотнями крошечных выбоин, вмятин и царапин. Кади изумилась, что от чашек оставались такие шрамы, а у их с Мэттом ран не было ни отметины.

Кади налила ему чашку горячего янтарного чая.

– Как год прошел, нормально?

– А у тебя? – Мэтт склонил голову к плечу. – Ответ – не то чтобы, но ты последняя, кому я стал бы жаловаться.

– Ну, можешь и пожаловаться. Отчасти я именно поэтому и хотела с тобой поговорить. Ты единственный, кто понимает. Как ты и сказал, для нас это место другое. Остальным я кажусь психом.

Мэтт кивнул.:

– Знакомо. Я в основном пытаюсь отвлечься, иногда даже получается. Я не особо в ладах с «самопомощью», – с презрением изобразил он кавычки, – но начал ходить на службы в Мемориальную церковь. Не знаю, как тебе такое, но мне идет на пользу. Я много работаю в церковном студенческом центре, он недавно открылся, так что это по сути единственное место, где я не тусил с Эриком, и оно дает мне передохнуть от воспоминаний. Там я даже могу ясно мыслить.

Кади скучала по способности «ясно мыслить». Сейчас она могла думать только о том, как бы завести разговор о болезни Эрика, когда Мэтт только что рассказывал, как пытается его забыть. Кади с трудом могла поднять на Мэтта взгляд, и ей стало интересно, неужели ее боль столь же очевидна. В любом случае она теряла терпение. Молчание прервал Мэтт:

– Прости, что я не приехал на похороны. Дерьмово с моей стороны, я до сих пор чувствую себя паршиво. – Он отпил из чашки, и Кади увидела, что у него дрожит рука. – Я не мог смотреть в глаза твоей семье.

– Мэтт, – мягко произнесла Кади, жалея, что они слишком мало знакомы, чтобы она могла коснуться его в утешение.

Она вспомнила, как узнала, что в ночь, когда Эрик выпрыгнул в окно, Мэтта не было в комнате; он всю ночь провел в библиотеке, готовился к утреннему экзамену. Когда Кади искала виноватых, его имя определенно приходило ей на ум, однако в то время ее злость вырывалась спонтанными вспышками, и большинство упреков бумерангом прилетали обратно к ней же самой. Глядя на Мэтта сейчас, Кади чувствовала лишь сострадание. Мэтт оставался другом ее брата в самые тяжелые для того времена; Мэтт поддерживал его, а Кади и родители – нет. Она разочаровалась в нем, когда он пропустил похороны, но теперь понимала и взаимную оплошность – ее семья ни разу его не проведала.

– Надеюсь, ты понимаешь, что мы тебя ни в чем не виним. – А затем Кади услышала из своих уст все те, затасканные фразочки, которые так ненавидела: – Эрик был болен. Ты не виноват, никто не виноват. Эрик сам так решил.

– Я должен был оставаться рядом. – Лицо и шея Мэтта покраснели. – Я знал, что дела плохи, но так продолжалось уже столько, что я, наверное, уже привык. Считал, что он так и будет дрейфовать. А теперь постоянно думаю о том, что все сложилось бы иначе, не останься я допоздна в Кэботе готовиться к дурацкому тесту.

– Нет, не надо. Ты не мог следить за ним неотрывно, это не твоя обязанность. И ты не мог ожидать, что он так поступит, этого никто не ожидал.

– Даже если я не мог его остановить, я думаю, а что, если бы я оказался рядом и вызвал «Скорую»? Что, если бы они добрались до него быстрее? Что, если бы его как-то можно было спасти?

– Никак. Он погиб при ударе.

Погиб при ударе – Кади заговорила как мать. После смерти Эрика мать помешалась на точной последовательности событий перед роковым падением сына, она выслеживала каждого прибывшего на вызов и каждого гарвардского служащего. Она часто проговаривала самой себе, и Кади, и ее отцу последние моменты жизни Эрика. Охваченный скорбью разум зацикливается на определенных деталях, и тот факт, что ее сын не мучился в свой последний миг, как будто облегчало боль осознания, насколько он страдал все время до этого. Кади, с другой стороны, не могла утешиться этими подробностями. Они лишь питали ее кошмарные сны и придавали воображению острую, как нож, ясность памяти. Внутренним взором Кади могла увидеть сцену смерти Эрика так, словно видела ее собственными глазами. «Погиб при ударе» – короткие, но безжалостные и жестокие слова. Иногда Кади жалела, что он не принял таблетки, чтобы она могла по крайней мере представить на его лице спокойствие.