Призраки Гарварда - [33]

– ШЕВЕЛИСЬ! – раздалось так громко, что Кади испугалась.

Она вырвалась на волю и нырнула в сторону за долю секунды до того, как дверь в спальню рывком распахнулась, врезавшись в Тедди и чуть не сбив его с ног.

– Что за черт? – схватился он за плечо.

Кади остолбенела, увидев на пороге Никоса, который глядел на нее такими же, как, должно быть, и у нее, большими глазами:

– Кади! Ты в порядке? Тед, что происходит?

– Расслабься, мы тусуем, веселимся. Правда, Кади?

Ее вдруг охватил стыд; она не могла смотреть Никосу в глаза, но знала, что другой возможности сбежать уже не будет. Ее голос был тих, но тверд:

– Я хочу домой.

– Пойдем. – Никос положил руку ей на плечо, успокаивая, и, когда они прошли мимо Тедди у дверей, он пробормотал: – Ублюдок.

– Прости, чел. Не знал, что ты ей тоже вдуваешь.

Никос развернулся и врезал ему прямиком в челюсть.

Тедди отшатнулся, схватившись за подбородок. Потом сплюнул на пол и выругался, но не осмелился глянуть на Кади.

– Что за херня, чувак?!

Никос выволок Кади из комнаты, не обращая внимания на крики Тедди им вслед, провел по коридору и вниз по другой лестнице. Кади была совершенно сбита с толку. Весь вечер казался ей кошмарным сном.

Когда они добрались до первого этажа, Никос увлек ее в маленькую, относительно тихую гостиную.

– Посиди немного. Ты дрожишь. Расскажи, что случилось.

Ее голос звучал едва ли громче шепота:

– Он сказал, что мы идем за моей курткой. Чувствую себя такой глупой.

– Невинность – это не глупость.

Кади покачала головой:

– Меня предупреждали, голос говорил мне, а я не слушала…

– Голос… внутри тебя? – Никос с тревогой окинул ее лицо взглядом.

Его искреннее беспокойство отрезвило Кади.

– Да, – заставила она себя сказать.

– Не удивлен. К несчастью, с Тедди твое чутье попало в точку. В «Фениксе» он местный ушлепок. Клянусь, мы не все такие. И не вини себя. Ты не знала.

Кади кивнула. Может, это и правда был всего лишь глас интуиции.

– Ты прав. Я просто… – Но почему он ни капли не был похож на нее? – Я сейчас не могу собраться с мыслями. Чувствую, как с ума схожу.

– Не волнуйся, теперь ты в безопасности, можешь больше ничего не говорить. – Никос погладил Кади по спине. – Просто рад, что оказался рядом.

– Как? Как ты узнал, где я?

– Роб сказал, что ты меня спрашивала, а когда он добавил, что с тобой Тедди, я сразу понял, что ты в беде. Мы все знаем его схему. – Никос, должно быть, ощутил, как она напряглась на слове «схема». – Господи, звучит отвратительно. Надо бы его выгнать.

– Из универа?

– Я имел в виду из «Феникса», но, черт, да, и оттуда бы тоже.

Кади повесила голову.

– Мне так стыдно.

– Почему? Ты не сделала ничего плохого.

Однако это была неправда. Это была неправда с прошлого Рождества. Потеряв Эрика, она открывала в себе стороны, которые ненавидела. Кади неверно оценивала людей, многое принимала как должное, лгала. И сегодняшний вечер только это доказал. Она ошиблась в Тедди. Она выпила слишком много. Она не остановила его раньше или не была достаточно убедительна – правда, воспоминания о пальцах Тедди, выкручивавших кожу ее запястья, намекали, что убедительность бы ей не помогла. Кади винила себя за то, что обременяет Никоса и что ему лжет. Она стыдилась, что слышит то, чего нет, или не понимает, что реально, а что нет, или верит, что нечто реально, а оно не имеет никакого смысла.

Но она не могла ничего такого произнести вслух.

– Я хочу сказать… спасибо. Я перед тобой в долгу.

– Это я в долгу перед твоим братом.

У Кади остановилось сердце.

– Давай-ка я провожу тебя домой.

Глава 12

Почти пятьдесят голосов устремлялись ввысь и кружились, сливаясь и сплетаясь в гармонии. Песня, над которой работал Коллегиум, «Abendlied»[6] Райнбергера, утешала неспокойный дух Кади, словно колыбельная, изгоняя кошмарные голоса прошлой ночи – ложь Тедди, его похоть и те странные предупреждения, которым она не вняла. Кади проигрывала в голове каждое слово и действие, безуспешно пытаясь заснуть, отслеживая свои ошибки. Но сейчас размер четыре четверти удерживал ее в настоящем мгновении, она сосредоточилась лишь на нотном листе и слиянии звука, когда хор брал новую ноту.

Коллегиум состоял в основном из студентов последнего курса и горстки магистрантов, но был самым серьезным и профессиональным хором, который Кади доводилось слышать. Она до сих пор не могла поверить, что ее приняли; она стала одной из всего пяти первокурсников, набранных в этом году, и многие в хоре выбрали музыку основной специальностью. Так что Кади решила, что стерпит необычайно ранний подъем ради репетиции в Пейн-холле. Доктор Сатклифф, дирижер, которому пришлось отменить одну из трех еженедельных репетиций, назначил дополнительную на утро пятницы, с семи до девяти. У Кади сложилось впечатление, что раньше доктор Сатклифф никогда их не отменял. Прошел уже час, а они пропели только полстранички – что было типично для перфекциониста Сатклиффа.

– Вы слышите? – крикнул он поверх пения. – Слышите обертон? Нет, нет, продолжать!

Однако его вмешательство разбило чары общей сосредоточенности, и гармония рассыпалась на сомнительные мелодии и элементарные терции.

– Тьфу! – Доктор Сатклифф шлепнул себя ладонью по лбу. – Я не хотел, чтобы вы прекратили петь! – Он характерным жестом потер костяшками кустистые белые усы. – Я намеревался не выискивать «блох», что, как вы знаете, мое излюбленное времяпровождение, но побудить вас услышать обертоны. А для этого во время пения необходимо еще и слушать. Подстраивайтесь к соседям, поэтому я разместил вас квартетами. Остальные голоса – ваши направляющие. – Дирижер опустил взгляд на ноты и снова потер усы. – Вы понимаете, что я имею в виду под обертонами?