Призрак в кривом зеркале - [6]

Рассматривая хозяйку, Макар снова поразился тому, как прекрасно она выглядит. Он знал, что ей чуть больше пятидесяти, да и наличие четверых взрослых детей говорило само за себя, но госпожа Шестакова больше напоминала актрису, чем хозяйку маленькой провинциальной гостиницы. Снова длинное вязаное платье, на этот раз цвета топленого молока, и то же самое украшение на шее. Очень доброжелательна, очень спокойна и приветлива, и трудно поверить, что…

«Стоп, – сказал себе Макар, – об этом пока рано думать».

Эльвира Леоновна протянула руку за чайником, и даже этот простой жест вышел у нее изящным, как будто она специально училась чайной церемонии.

И дети у Шестаковой оказались необычными. Илюшин разглядывал их, составляя свое мнение.

Высокие, белокурые, очень похожие на мать брат с сестрой – это Лариса с Леонидом, которых остальные члены семьи называют Ларой и Леней. Сразу привлекают внимание к себе – и потому, что красивы, а главное – потому что близнецы. Сходство явное, очень бросающееся в глаза, несмотря на то что обоим уже по двадцать пять лет. «Они и в шестьдесят будут похожи», – подумал Макар, ловя на себе внимательный взгляд сидевшей напротив Ларисы.

На ней было светлое трикотажное платье – короткое, вызывающее. Бретелька то и дело падала с одного плеча, и Лариса недовольно поправляла ее, проводя быстрым ласкающим движением по белой коже. Типаж красотки, но не красавицы, подумал Илюшин, решив, что она должна пользоваться большим успехом у мужчин. Глаза серо-голубые, широко расставленные, и ни намека на мешки или синеву под ними, нос такой же маленький и аккуратный, как у матери, а вот губы тонковаты и бледны. Справа возле нижней губы – крупная родинка: выпуклая, как жучок, некрасивая и наверняка доставляющая девушке массу хлопот.

Леонид сидел молча, иногда вставляя короткие фразы не к месту, сонно тер глаза и украдкой зевал. Сильный и гладкий, как тюлень, с чисто выбритой кожей, почти такой же нежной, как у сестры, он искоса посматривал на Илюшина, но особого интереса к нему не проявлял. Крупный нос ничуть не портил его лицо, а глаза так и вовсе были хороши, и выразителен был рот: уголки четко очерченных губ загибались книзу, и это придавало лицу Лени выражение чуть усталое, как у много повидавшего в жизни человека. Очень светлые длинные волосы он собирал в хвост, и Лариса шутя подергивала его за этот хвост, а брат в шутку рычал на нее и отмахивался рукой, как тигр лапой.

Эдуард, он же Эдинька и Эдик, встретивший Макара накануне, сегодня держался дружелюбно, как и мать: шутил, выспрашивал впечатления Макара о пансионате, рассказал пару забавных историй о своих знакомых и вообще производил впечатление человека если не обаятельного, то приятного и непосредственного. Несмотря на то что был он самым младшим, держался Эдуард как старший и пару раз сделал замечание Ларисе. Та, к удивлению Макара, и не подумала огрызнуться.

В ответ на вопрос Илюшина о профессии Эдуарда Эльвира Леоновна с гордостью поведала, что в своем относительно юном возрасте Эдик уже стал помощником депутата.

– В двадцать два года Эдик устроился к Анатолию Ивановичу, – сказала она, разрезая на кусочки омлет. – Да, Эдинька? Сколько ты уже работаешь у Рыжова? Год, правильно?

– Чуть больше, – ответил Эдуард, сосредоточенно жуя бекон. – Кстати, Макар Андреевич, вам должно быть интересно: мы в нашем городе боремся с проблемами…

Макар надел на лицо вежливую улыбку сосредоточенного слушателя – и отключил слух. Он научился этому несколько лет назад, и его способность не раз пригождалась Илюшину: достаточно было начать в уме декламировать первые строки выбранного стихотворения, входя в определенное состояние «глухоты», и спустя пару минут можно было смотреть на собеседника, не слыша его. Илюшин раз и навсегда остановился на «Мцыри», и как только младший сын Эльвиры Леоновны стал рассказывать о важном социальном проекте, Макар неспешно начал про себя: «Немного лет тому назад, там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь»… Этот прием он давно отработал, и уже на слове «монастырь» голос Эдуарда стал доноситься словно бы издалека. Можно было беспрепятственно наблюдать за всеми членами семьи.

«Итак, Лариса, Леонид и Эдуард… Все трое самоуверенны, хватки, напористы. Однако куда интереснее, чем они, хозяйка дома и ее старшая дочь».

Толстушка с грустными глазами, украдкой изучавшая его – Элла, для домашних – Эля, самая старшая и самая тихая из детей Эльвиры Леоновны, – суетилась, накладывала ему омлет и бекон, порывалась положить в тарелку еще и яичницу, но Макар пресек эту инициативу. Наконец она села и стала рассматривать его, но как только Илюшин поднял на нее глаза, смутилась, покраснела и быстро нашла себе занятие: принялась собирать со стола грязные тарелки. На поясе ее юбки болтался тканый мешочек, в котором позвякивали ключи, – вероятно, решил Макар, улыбнувшись про себя такому способу их хранения, именно Эля является ответственной за все двери в этом доме.

Была она тихая, уютная, с короткими полными ручками – закатанные рукава рубашки открывали взгляду розовую незагорелую кожу в россыпи веснушек. И лицо у нее было нежно-розовое, в отличие от «фарфоровых» лиц родных, а глаза непонятного цвета: то ли карие, то ли зеленые. Пухлые щеки, милая улыбка, быстро появляющаяся и тут же исчезающая, такой же быстрый, как улыбка, немного испуганный и грустный взгляд. Она хлопотала вокруг своих родных и Макара, и все воспринимали это как должное. Пару раз Илюшин поймал недовольный взгляд Эльвиры Леоновны – дочь явно сделала что-то неправильно, но он так и не смог понять, что именно.