Призрак шимпанзе - [63]

Дядя Эм не был частью этого мира. Я был страшно признателен Рите за то, что она подумала о нем и пригласила в наше дело. Мне чертовски не хотелось с ним разлучаться, несмотря на то что отныне мы пойдем с Ритой одной дорогой, а дяде Эму, возможно, с нами не по пути.

Когда я оторвался от Риты и взглянул на нее, я увидел, что она тоже вся отдалась своему чувству. Она часто дышала, закрыв глаза. Ее лицо светилось рядом в полумраке такси. Как она была хороша! Я не стоил ее, и тем не менее, она была моей. Я был счастлив и горд от сознания, что, если бы я попросил, она не поехала бы в Чикаго. Но я не стал просить. Где-то в глубине души я чувствовал, что ее отъезд был наказанием за мою выходку с Эстеллой. И я добровольно принял на себя это наказание. Чтобы искупить свою вину, я должен был позволить Рите уехать, а потом мучительно ждать ее возвращения.

— Это было замечательно, Эдди, — прошептала она. Ее лицо то погружалось во мрак, то опять появлялось передо мной в неверном свете уличных фонарей.

— Я тебя так долго ждал, — пробормотал я и опять почувствовал свою тяжкую вину.

Вскоре мы услышали гул, доносившийся с ярмарки, и такси остановилось у центрального входа. Как только мы вошли на центральную аллею, что-то заставило нас остановиться. Я даже не помню, кто из нас остановился первым. Рита вцепилась в мою руку. Я не знал, о чем она думала, и мне припомнилась та ночь, когда центральная аллея предстала передо мной в белесой дымке, заглушавшей звуки. Мне опять показалось, что я вижу ее в каком-то новом свете, слышу незнакомые звуки. Все опять странно переменилось вокруг, и я был бессилен понять смысл этих изменений.

В действительности ничего особенного не произошло. Вечер был ясный, дул легкий свежий ветер, ярмарка празднично шумела. Но все казалось мне необычным, как будто я смотрел другими глазами — глазами постороннего человека, который видит все это в первый и последний раз. И этот человек во мне донимал и чувствовал ту жизнь, которой жила ярмарка.

Вдруг Рита сказала:

— Я люблю тебя, Эдди. Пока я не уехала отсюда, я не понимала, как сильно я тебя люблю. Я так скучала по тебе, когда была в Индианаполисе. Я скучала и по тебе, и по ярмарке. Мне кажется, я вернулась бы сюда, даже если бы тебя здесь не было. Если бы у меня не было этих денег, я опять стала бы работать в «живых картинах». Во всей этой жизни есть что-то, от чего трудно отказаться.

Я кивнул. Я прекрасно понимал, что она хотела сказать.

— Нас учили в школе, что целое — это сумма составных частей. Это неправда. Мы с тобой теперь одно целое, но это гораздо больше, чем просто ты и я.

— Что ты хочешь сказать, Эдди?

— Я хочу сказать, что вместе мы значим гораздо больше, чем каждый в отдельности. Разве это не так?

Она нежно прижалась ко мне и прошептала:

— Конечно, так, Эдди!

— Каждая вещь превращается в нечто большее, чем она есть на самом деле. Например, музыка. Ты когда-нибудь слушала великих скрипачей? Что они делают на самом деле? Водят конским волосом по высушенным овечьим кишкам. А что получается?

— Хватит философствовать, Эдди! — засмеялась Рита. — Ты странный парень, я никогда не встречала никого забавнее тебя.

Я засмеялся вместе с ней. Конечно, глупо пускаться в подобные рассуждения. И тем не менее, думал я, ярмарка была единым целым — как скрипка. Она состояла из столь же малоромантичных вещей, как конский волос и овечьи кишки. Вейс был прав: она разжигала низменные скотские инстинкты публики, нездоровое любопытство и жадность. Но в то же время она имела над толпою магическую власть. В неоновой рекламе, лотерее и человеческом уродстве, выставленном напоказ, было нечто неотразимо привлекательное. Впервые я так четко осознал весь трагизм и все очарование жизни. Рита прервала мои размышления.

— Эдди, мне нужно сходить в балаган к Мори — попрощаться с девушками и забрать свои вещи. Они не любят, когда там болтаются посторонние. Давай встретимся в фургоне у Хоги!

— Нет! — воскликнул я. Я и сам нё понимал, что меня так взволновало. Но я быстро взял себя в руки и сказал: — Думаю, их нет дома. Хоги наверняка уехал — ему надо решить вопрос с нашим переездом в Милуоки. А Мардж ассистирует в лотерее.

— Тогда где мы встретимся?

— У Ли Кэри. Через час — ты согласна?

— Я задержусь всего на несколько минут. Только не потеряйся, Эдди!

— Не потеряюсь! Может быть, мне пойти с тобой?

— В женскую гримерную? Там слишком много соблазна — я не смогу за тобой уследить.

Она засмеялась и чмокнула меня в щеку. Я провожал ее взглядом, пока она не исчезла в толпе.

Когда Рита ушла, я так и остался стоять на центральной аллее. Мне некуда было идти — вернее, я боялся тронуться с места. Но затем я решился. Я прекрасно знал, что в этом месте мне ни в коем случае не следовало появляться — и тем не менее ноги сами понесли меня в сторону фургона Хоги. Мною овладело непреодолимое, лихорадочное любопытство. Этого никак не следовало делать, но какая-то сила толкала меня вперед.

Я не знал, что меня ожидало, но внутренне был готов к самому худшему. Дверь фургона была закрыта. Я постучал и услышал голос Хоги, приглашавшего меня войти. Переступив порог, я остолбенел от удивлений. Посреди фургона верхом на стуле сидел Вейс. У него был такой усталый вид, как будто он не спал несколько ночей. Хоги сидел за столом напротив Вейса. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка. Но по лицу капитана нельзя было понять, пьян он или нет. Мардж тоже была дома. Она взглянула на меня растерянно и беспомощно, и ее глаза налились слезами. Когда я вошел, Хоги сразу же спросил меня: