Призрак потерянного озера - [107]

— Эрнестина никогда не жаловалась!

Мы даже не узнали бы в лицо наших постояльцев, встретив их на улице! Они были незаметны для нас, как мыши. Опять миссис Кингсли показывает свою власть?!

— Эрнестина жаловалась на шум, — отчеканила она. — Очень часто жаловалась, я говорю.

Может быть, миссис Кингсли отослала офицеров как нежелательных свидетелей и гипотетических моих защитников? Теперь я лишилась возможности позвать их на помощь в случае чего. Снова возникло ощущение оторванности от остального мира. И миссис Кингсли, судя по всему, понимает это.

— Как у нас поживает Марианночка? Как давно я не видела нашу маленькую, — засюсюкала экономка.

Она на цыпочках подошла к кроватке и склонилась над ней, жутко улыбаясь. Дрожь охватила меня. Я чуть не крикнула ей, чтобы она убиралась вон. Мне хотелось выгнать ее в шею, но пришлось благоразумно промолчать, скрывая свой страх под маской равнодушия.

— О, как она выросла! Кроватка ей уже мала! — зашептала миссис Кингсли. — Скоро Марианне будет нужна своя комната и большая кровать! Место Джефа свободно, можно будет устроить там детскую.

Забрать у меня дочь?! Вот она что задумала! Отобрать у меня мою девочку?!

— Всему свое время, — едва сдерживаясь, проговорила я.

После сна мы с Марианной вышли на прогулку. Коляска уже стесняла ребенка, она чуть не вываливалась из нее, поминутно подпрыгивая в восторге бытия. Красота Марианны, ее живость и веселый нрав рождали у меня законную гордость матери, оттесняя на задний план все другие эмоции. Я во все глаза смотрела на маленькое гибкое тельце, круглую головенку, вертевшуюся без устали во все стороны, раскидывая жиденькие пряди свернувшихся кольцами волос, обещавших со временем вырасти в мягкие, густые волны.

Стояла прекрасная погода. Недавно прошел ливень, освеживший воздух и вымывший до блеска траву и деревья. Закрывшиеся перед грозой цветы распустились во всей своей красе. Марианна смотрела и радовалась, вереща от избытка чувств.

Мы углубились в лес уже на порядочное расстояние, когда я услышала другие звуки, более тревожные и неприятные. Как будто собака выла от боли. Вой шел со стороны заброшенного колодца в дубовой роще. Я повернула туда и вскоре действительно увидела собаку — черно–белую помесь гончей и терьера. Ее передние лапы царапали землю, а задние скрылись из виду, провалившись в щель между досками крышки, прикрывавшей колодец, — видимо, только от людей, но не от собак. Я получше уложила Марианну и пошла помогать попавшему в беду живому существу. Собака перестала скулить, затихла, наблюдая за мной слезящимися глазами. Я взяла ее за передние лапы и попыталась вытащить, но не смогла: мешала доска, зажавшая собаку в щели. Тогда я решила отодвинуть мешавшую доску сначала руками, потом валявшейся поблизости палкой, а потом стволом сухого деревца.

Последнее средство помогло, собака вылезла из ловушки, отряхнулась и кинулась прочь. Марианна смеялась от всей души, глядя на потешную собачку, высоко поднимавшую при беге свой толстый зад.

Проводив взглядом беглянку, я обратила свое внимание на крышку колодца. Она прогнила в нескольких местах, образуя широкие щели, сквозь которые был едва виден разнообразный лесной сор. Я решила рассказать все Сьюарду. Пусть сделает что–нибудь. Ведь в следующий раз провалиться сюда может и какой–нибудь малыш, вздумавший прогуляться в лесу.

Кто меня дернул заглянуть в глубину колодца? Солнце как раз начало садиться и освещало колодец до самого дна.

Я сама жалею, что посмотрела, — так ужасно было то, что предстало моему взору. Сначала мне показалось, что это — затейливая игра солнечного света и моего воображения, настроенного на мрачный лад. Но зрение не обманывало меня. На каменистом дне лежал наполовину засыпанный маленький человеческий череп. Да, именно человеческий, с круглым затылком, как рисуют его в учебниках по анатомии. И маленький, будто детский. Наверное, так оно и было: ребенок упал в колодец, звал на помощь изо всех своих силенок, а потом крик его ослабел, затих, и он умер от голода. А пока он проговаривал свое последнее «мамочка, спаси», какая–то женщина рвала на себе волосы, ища повсюду своего ненаглядного. Что было бы со мной, окажись я на ее месте!

Нет, не хотела я об этом думать. С трясущимися коленями во весь дух помчалась я к дому, увозя Марианну от страшной западни. Сьюард возился с кустами около крыльца.

— Сьюард! В колодце — скелет!

Он повернулся ко мне, полуоткрыв рот и приложив ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца.

— Что? Где?

— Череп! В колодце! Человеческий череп! Маленький! — прокричала я, а потом взахлеб поведала ему всю историю: про собаку, про гнилую крышку и про ужасные кости.

— Какой–то ребенок упал туда, — закончила я свой рассказ.

— Почему ребенок? А не собака или кот?

— Нет–нет, точно говорю! Для собаки он слишком большой.

— Но колодцем не пользуются уже лет этак тридцать — сорок.

— Какая разница, сколько лет им не пользуются? Пойдемте, посмотрим вместе, если не верите.

— Хорошо. Пойдемте. Если вы так желаете. Хотя я совершенно не понимаю, зачем.

Я сама не понимала, зачем нам нужно идти. Наверное, я надеялась, что мне все–таки это померещилось. Мне очень не нравится, когда умирают люди, особенно дети и особенно такой страшной смертью.