Призрак оперы N-ска - [41]

Татьяна Егоровна Тараканова (как мы уже отмечали) была неглупа — и именно поэтому ей хотелось иметь в своем отделе достаточно профессиональных сотрудников; в атмосфере возросшей за последнее время конкуренции среди средств массовой информации она стремилась собрать под свои знамена всех авторов, имевших хороший читательский рейтинг — не потому, чтобы уж так она радела за свою газету, но больше из-за того, что газетный ее пост давал ей, наряду с уютным кабинетом-будуаром, еще и некий (призрачный только разве для нас с вами) в обществе вес. Посему с некоторых пор она необычайно заинтересовалась возможностью привлечения к работе в своей газете Мефодия Шульженко: его фельетоны, выуживаемые из множества газет и журналов, где тому доводилось тиснуть по случаю статейку-вторую, постоянно обсуждались меломанами N-ска и были у всех, что называется, на языке. Тараканова серьезно мучалась: с одной стороны, многие уважаемые люди говорили ей, что Шульженко-де превосходно пишет и был бы для ее отдела просто находкой; но, с другой стороны, люди не менее солидные уверяли, что статьи и рецензии, выходящие из-под пера Мефодия — парад безграмотности и дурновкусия… Что до самой Татьяны Егоровны, то ей публикации Шульженко большей частью нравились — но вот признаваться себе в этом или нет, она решить так и не смогла.

Однако стоило лишь Таракановой предложить Шульженко сотрудничество на основе долгосрочного контракта, как на нее тут же посыпались всяческие неприятности, свидетелями коих нам уже довелось побывать. К сожалению, однократным визитом Шавккеля и посещением Шкаликом дамского туалета дело не ограничилось. Музыковед Вореквицкая прислала письмо-статью «Как и почему я ненавижу Шульженко», которое, в обход Таракановой, прошло в печать через отдел писем; критикесса Поддых-Заде выступила с памфлетом «Вижу только хорошее» (где «неким злобным критикам» противопоставлялся светлый образ «критика-отца») — его напечатал отдел социальных проблем… Для газеты «У речки», склонной к тихим внутренним путчам и бархатным революциям, ситуация становилась опасной — заботясь об авторитете своего отдела, Тараканова, естественно, меньше всего хотела лишиться теплого и насиженного места… То тут, то там в N-ских средствах массовой информации пошли публикации, направленные против Мефодия Шульженко: так, в работу активно включилась неистовая старушка Спасская — городская сумасшедшая и жена композитора Тайманского; в силу последнего обстоятельства Спасская курировала на N-ском телевидении редакцию музыкальных программ, и последнюю свою передачу «Катаклизмы музыки» она полностью посвятила компрометации Шульженко. Резонно рассуждая, что к полупьяной старушке в клипсах уже давно никто всерьез не относится, Татьяна Егоровна, тем не менее, опасалась, что тень некоего скандального имиджа Шульженко невольно распостранится и на нее. Внесла свою лепту и Алексисова — другая старушка (по какому-то недоразумению мнившая себя театроведом), уныло обозревавшая жизнь муз в газете N-ского союза журналистов «Пиф-Паф»; выразив почему-то несколько гадостей в адрес Елены Эворд, она возмущалась, что проработав всю жизнь «по искусству», так и осталась неприметной труженицей пера — а вот всяким там Шульженкам посвящают статьи и телепередачи… Однако последней каплей, переполнившей чашу тревоги и беспокойства, для Таракановой стал телефонный звонок Акакия Мокеевича Пустова — ненавязчиво, но довольно настойчиво (хоть и обиняками), тот порекомендовал воздержаться от дальнейших публикаций Шульженко. Нежно заикаясь, он намекнул, что из недавнего скандала в музее Славянский Базар (где в запасниках вместо четырнадцати полотен Левитана, Кустодиева, Шагала и Айвазовского вдруг обнаружилось двадцать холстов Шилова и Налбандяна) лучшему другу Пустова, прокурору Быдловского района города N-ска, кое-что известно вполне достоверно: и, несмотря на горячие просьбы журналистов из «Измены», он пока не торопится делиться материалом с газетчиками. «Ведь всяческие нездоровые сенсации нам, согласитесь, ни к чему?» — прокурлыкал композитор в трубку… Несмотря на твердую уверенность Таракановой в том, что завхоз Уткин никакого отношения к хищениям и валютным скандалам в Славянском Базаре не имеет, она (и здесь — хотя бы из уважения к женщине — мы с вами обязаны ее понять) совершенно не желала, чтобы служебные скандалы отравляли еще и покой семейного очага.

«Да на черта мне все это нужно?!.» — раздраженно подумала Татьяна Егоровна и, скомкав лежавшее перед ней заявление о приеме на работу, подписанное Мефодием Шульженко, бросила его в корзину — но промахнулась. «Еще со Шкаликом этим неудобно как-то вышло… Черт!.. Извиниться, наверное, придется!..» Выкурив нервно сигарету, Тараканова уже было решила двигаться домой, когда на столе вновь зазвонил телефон. После некоторого колебания она ответила.

«Здравствуйте, Татьяна Егоровна! — раздался в трубке бодрый голос Шульженко. — Наконец-то я вас поймал! Надеюсь, сегодня мы закончим с оформлением, как вы обещали — я ведь послезавтра уезжаю, и снова в N-ске буду уже через год?..»