Призрак автора - [13]

Он и сам не знал, сколько времени прошло, но вот забрезжил свет в дальнем конце прохода, или скорее туннеля, поскольку завалы мебели скрывали не только стены, но и потолок. Словно повинуясь гипнозу, лорд Эдмунд двинулся по туннелю, который оказался на удивление длинным, учитывая жалкие пропорции самого домишки и улицы. Едва он выбрался, как в глаза ему ударил свет фонаря, который держала в вытянутой руке некая недвижная фигура.

— Прошу вас, проходите, сэр, — произнес низкий и неожиданно благородный голос, — и позвольте узнать, чем я могу быть вам полезен.

Голос принадлежал мужчине неопределенного возраста, ростом чуть ниже лорда Эдмунда и более худощавого телосложения. Мужчина был чисто выбрит и одет в темный костюм простого покроя, из тех, что носит прислуга. Свет фонаря выхватил из темноты вытянутое, бледное лицо с застывшей на нем печалью, словно бы от долгой болезни или перенесенных страданий, глубоко посаженные под высоким лбом глаза, тонкий орлиный нос и почти бескровные губы. Несмотря на зловещую обстановку, было совершенно очевидно, что этот человек не представляет угрозы для его светлости, и наш лорд уже готов был осведомиться о кебе и попросить воды, как вдруг его внимание привлекла некая конструкция прямоугольной формы, возвышавшаяся справа. Словно угадав его интерес, хозяин — кто же еще это мог быть? — направил в ту сторону фонарь и даже что-то подкрутил в нем так, чтобы свет был ярче. И тогда лорд Эдмунд обнаружил, что заинтриговавший его предмет был холстом, закрепленным на подрамнике. Действительно, перед ним была картина высотой футов шесть, не меньше. Когда же она оказалась полностью освещена, у него перехватило дыхание.

Никогда он не видел ничего подобного. Картина создавала полную иллюзию того, что смотришь сквозь холст, будто в открытое окно. Лорд Эдмунд видел перед собой, вернее даже, заглядывал в лесной пруд, окруженный густыми зарослями, и из воды к нему тянула руки восхитительная обнаженная женщина неземной красоты, о которой он так давно грезил. Еще более удивительным казалось то, что ее тяжелые от влаги волосы, хотя и не парили в воздухе, а падали ей на плечи, были тем самым волшебным облаком, за которым он совсем недавно мчался, а потом потерял из виду. Он не смог утверждать, что это была точно та женщина; но в том, что это та женщина, которая не давала ему покоя долгие годы, не было и тени сомнений. На первый взгляд ее лицо казалось серьезным и одухотворенным; но вдруг в нем мелькала неуловимая улыбка, намек на игривую усмешку, приглашение к чему-то запретному. Он почувствовал, что готов навечно погрузиться в бездонные глубины ее темных глаз, как вдруг в луче света на мгновение дрогнули капельки воды, усыпавшие ее чувственное тело, — боже, неужели она дышит? Разве это не слабое биение пульса в нежной голубой вене, что бежит по ее шее? Возбужденный, очарованный и напрочь потерявший ощущение реальности, забыв даже о молчаливом присутствии постороннего человека с фонарем в руке, лорд Эдмунд шагнул к полотну — и замер от неожиданности: перед ним были лишь неразборчивые мазки краски. Он отступил назад, и чудо возвратилось; приблизился еще раз — и видение опять исчезло.

— Кто она? — удивленно произнес лорд, обращаясь скорее к себе, нежели к своему спутнику.

— Серафина, — прозвучал низкий голос у него за спиной. Луч фонаря выхватил из полумрака врезанную в основание рамы бронзовую пластинку, на которой курсивом было выгравировано это имя.

— А… в жизни? — спросил его светлость, не в силах оторвать взгляд от картины.

— Боюсь, в этом я не смогу вам помочь, сэр.

— Но ведь она должна быть… хорошо, назовите тогда имя художника.

— Я и этого не знаю, сэр, мне известно лишь, что он уже умер и это его единственная законченная работа.

— Тогда… умоляю, скажите, она продается?

Лорд Эдмунд хотел разузнать как можно больше о картине, прежде чем поднимать вопрос о продаже, но нетерпение и ужас при мысли о том, что он может лишиться предмета своего вожделения, не позволили ему сдержать свой порыв.

— Да, конечно, сэр.

— И… какова цена?

— Двенадцать гиней, сэр.

От изумления лорд лишился дара речи. Он хорошо знал, как опасно оценивать картины при искусственном освещении, но сейчас у него не было ни малейших сомнений в подлинности холста, разве что поражала волшебная манера письма неизвестного художника. Да назови хозяин цену хотя бы и в двенадцать тысяч, лорд Эдмунд не раздумывая послал бы гонца в банк за деньгами.

— Двенадцать гиней?! — все еще не веря ушам своим, воскликнул он. — Вы уверены?.. То есть я хочу сказать, что да, конечно, я покупаю. У меня есть с собой такая сумма. — Лорд Эдмунд был не из тех снобов, которые считают унизительным таскать при себе презренный металл; наоборот, природный авантюризм подсказывал ему, что никогда нелишне иметь под рукой немного монет.

— Очень хорошо, сэр. Если соблаговолите проследовать за мной, то, может быть, вы позволите предложить вам что-либо освежающее, а я тем временем займусь необходимыми приготовлениями.

Не в силах оторвать взгляда от картины, лорд Эдмунд нехотя подчинился хозяину, и тот повел его, но уже не по туннелю, а в противоположную сторону, по выложенному каменными плитами полу. Миновав еще один заставленный мебелью коридор, они оказались в маленьком кабинете с единственным пыльным оконцем, едва пропускавшим дневной свет. Лорду не терпелось задать еще десятки, сотни вопросов, но он вдруг обнаружил, что его оставили одного, в кресле, со стаканом бренди в руке, хотя он решительно настаивал, чтобы хозяин завершил сделку и выдал ему квитанцию. Впрочем, полет мечтаний лорда Эдмунда был прерван неожиданно быстро — по крайней мере, так ему показалось, но прерван не хозяином, а мужчиной грубоватой наружности, который вошел в кабинет прямо с улицы — лавка, по всей видимости, имела два выхода — и сообщил, что покупка упакована и готова для отправки. Лорд Эдмунд подошел к двери, за которой до этого исчез хозяин, позвал его, но ответа не получил. В ломбарде опять стояла тишина, и в коридоре было темно. Лорд Эдмунд окликнул хозяина еще раз, сделал несколько шагов в темноту, однако идти дальше передумал. В конце концов, картина была при нем, и это самое главное, а вернуться с расспросами можно будет и завтра, рассудил он.