Призрачные дороги - [161]

Я неохотно вытащил из-за пазухи артефакт. Камушек закачался на тонкой цепочке, и на тщательно выскобленной поверхности стола заиграли легкие радужные блики.

Отшельник, бросив на украшение мимолетный взгляд, невыразительно поинтересовался:

— Ты за советом пришел?

— Нет. Хочу спросить, как ты все это пережил. Как простил себя.

Отшельник усмехнулся:

— А кто сказал, что простил? Сам знаешь, память не позволит.

Я кивнул. Абсолютная память — тяжкое наказание. Как и вечная жизнь.

— Почему не вернулся? Грехи не позволяют? Или… не мог умереть, пока она жива?

— Ты всегда был жестким, Привратник. Умел бить по больному. Рад, что ты это умение не растерял, — смерил меня тяжелым взглядом бывший небесный воин. Первый, кого не устроил существующий мир и его обитатели. Только в отличие от меня Унн, жалея, мечтал сделать их лучше. Пусть даже через кровь и боль. Вот только самый милосердный из сонма ангелов забыл или захотел забыть, что сделать добро насильно нельзя. Насильно можно только искалечить.

— Недостаточно жестким, чтобы разнести в пух и прах этот мир, — проворчал я в ответ на обвинение и добавил: — Айелет мертва, Унн. Я убил ее своими руками.

— Знаю, — вылез из-за стола отшельник, чтобы вернуться в обнимку с большой бутылью. Глядя на нее, я понял — приятель удостоил меня чести утешиться самым крепким пойлом из существующих. Помнится, в бытность человеком мне хватало кружки, чтобы отключиться.

— Теперь вернешься?

— Куда мне… калеке. Сам сказал — грехи не позволят. Тяжеловаты они для небес. Я уж как-нибудь тут. Привык за тысячу лет. Да и не по силам мне непреходящее блаженство. Сердце сожжет.

Я кивнул: именно так! Каждому по делам и за грехи его. Воздастся. Уже воздается. Мне тоже предстоит тысяча лет одиночества, разбавленного редкими встречами, затемненного смертью немногочисленных друзей. Но это потом… а сейчас…

Я выбрался из-за стола, ощущая себя до отвращения трезвым. Слишком трезвым для того, что собирался сделать. Выходить из дома было необязательно, но мне захотелось сделать это под открытым небом. Унн за мной не пошел, понял, что будет лишним.

Пустошь погрузилась в чернильный мрак, лишь редкие фонарники мелькали под пологом леса. Я оборвал цепочку, прижал к губам драгоценный дар, запоминая тепло и прощаясь, на мгновение крепко сжал кабошон, а затем раскрыл ладонь и прошептал:

— Я тебя отпускаю.

Наверно, я дурак. Кретин безмозглый. Урод. Амулет позволил бы перемещать душу любимой в другие тела. Вот только… Там, за стеной, сидел тот, кто это однажды сделал. И ему было намного горше, чем мне, потому что это его усилиями любимая женщина стала монстром. Его желанием не отпускать, заставить выжить любой ценой. Тогда бывшему ангелу казалось, что это допустимо. Мне же… Правило "жизнь за жизнь" годится лишь для врагов и любимых. Замена меняет душу, корежит ее. Я готов был в любой момент отдать свою жизнь за жизнь Эрхены, но рисковать превращением ее в подобие безумной Айелет только из-за собственной тоски… слишком дорогая цена за короткое счастье!

Ладонь обожгло резкой болью: я надрезал кожу. Выступившая кровь смочила камень, зашипела мелкими пузырями. Артефакт покрылся трещинами и разлетелся, оставив после себя маленький, размером не больше грецкого ореха, светящийся шар. Он медленно скользнул к моей щеке, как погладил, и… исчез.

Вот и все.

В доме меня ждали полная кружка и молчаливый, мрачный хозяин. За то время, что мы просидели за столом, ни Унн, ни я не проронили ни слова. Не о чем нам было говорить. Когда же вино подступило к горлу, я кое-как добрался до лежанки, рухнул на нее и отрубился. Очнулся только утром. От того, что меня гладили по щеке. И первое, что увидел, было бледное лицо. Лицо, которое создатель забыл раскрасить, прорисовав лишь красивые карие глаза.

"Сон во сне" — мелькнуло в голове. Я потянулся, дотронулся до щеки столь дорогого мне видения, ощутил гладкую и нежную кожу.

— Кегемара, — выдохнул глубокий бархатный голос, заставив меня вскинуться и окончательно проснуться.

Сукин ты сын, Верховный… Ну какой же ты все-таки сукин сын!

Конец