Призрачно всё... - [33]

Он долго с ноющей скулой бродил по засыпающему городу, пока наконец не добрался до двухэтажки Урсула. Позвонив «сокумарнику», сообщил, что «кингстоны пустые», срочно требуют «дозаправки».

В такие минуты он представлялся себе самому прыгуном с трамплина. Главное — качественно оттолкнуться, и тогда будешь лететь долго-долго…

Мама, мамочка… Ну зачем ты ходила к Ворзонину?!

В последнее время он думал о матери несколько иначе, нежели раньше. В сердце что-то екало, перед глазами проплывали красноватые разводы… Сразу вспоминался случай, за который было немного стыдно перед матерью до сих пор. Но признаться ей в этом он бы никогда не смог. Кажется, это случилось в начале мая.

Почему-то он вернулся из школы раньше времени, кажется, сбежал с алгебры. По обыкновению улегся на тахту и включил телевизор. Без звука — как всегда любил. Именно в этот момент в дверях повернулся ключ. Мать забежала домой на короткое время. Савелия в квартире она никак не ожидала застать. Быстро сбросив туфли в прихожей, помчалась к себе в комнату.

Когда сын неожиданно скрипнул дверью и высунулся в проем, мать вздрогнула. Не ожидая, что он окажется дома, как-то вся сконфузилась, покраснела. Бросив дежурную фразу типа «Почему ты не в школе?», быстро отвернулась. Мгновенно поняв, что его присутствие здесь лишнее, он ответил, что урок отменили по причине болезни учителя, и скрылся в своей комнате. Замер у прикрытой двери и прислушался.

«Здесь что-то не то, — пробурлило в голове, словно винт теплохода крутанулся несколько оборотов, поднял пену и вновь замер в глубине. — Надо подождать, и все станет ясно. Ждать, ждать!»

Он чувствовал, что поступает скверно, но…

Ощущение порочности, какой-то нестандартности, непохожести на других со знаком «минус» — этого в его жизни было хоть отбавляй. И дело тут не только в употреблении наркоты или размере главного органа. Ему по жизни нравилось совсем не то, что остальным. Так сложилось, он таким пришел в эту жизнь.

Когда одноклассники, все как один, поворачивали головы в сторону проплывающей мимо фотомодели, он смотрел в противоположную. Ему нравились то полные, то плоские, то со впалой грудью… А первой его любовью была вообще хромоножка. Инвалид детства. Девочку в шестом классе перевели в специальную школу.

Как он ненавидел рекламу косметических средств, устраняющих все природное и естественное. Выходило, что девушка должна искусственно блестеть и пахнуть, фальшиво двигаться и выглядеть. Получалось, что окружали его манекены, у которых не было ничего своего.

Особенно его раздражал парфюм. Уловив изысканный аромат, исходящий от одноклассницы, он готов был разочарованно развести руками: и ты туда же, и ты такая же, как все.

Какая это свобода вкусов! Где тут индивидуальность? Здесь ею и не пахнет! Возможно, в этом скрывались причины его бегства внутрь от суеты показушного мира, этой дешевой, помпезной реальности. Для того, чтобы быть таким, какой он есть. Где царит настоящая, подлинная свобода, а не тысячи условностей.

Вот и сейчас, стоя у дверей в своей комнате, он с жадностью ловил каждый звук, доносившийся из комнаты матери. Поскольку нутром чуял, что произошел выплеск чего-то естественного, чего нельзя предусмотреть. И это волновало, разжигало, подстегивало.

За дверями щелкали шпингалеты, скрипели половицы. «Туалет — ванная — снова туалет», — без труда определял сын «дислокацию» матери. Почему-то хотелось, чтобы она поскорее ушла. Чтобы он остался один и ему никто не мешал. Хотелось больше всего на свете!

— Савушка, я там рыбу с майонезом пожарила, — донеслось до него из прихожей. — Поешь, потом посуду помой, не забудь… Я побежала.

— Не забуду, ма, пока.

Едва за матерью закрылась дверь, он на цыпочках проскользнул в ванную. Открыв воду, чтобы если вдруг мать вернется, то ничего противозаконного не заподозрила, он с замирающим сердцем открыл корзину с грязным бельем.

Они лежали сверху, ее розовые скомканные трусики. Красивые, с ажурным краем… Он долго рассматривал их в тусклом свете лампы, затем прижался к ним лицом и начал медленно втягивать ноздрями запах.

Ничего подобного он до этого не ощущал. Вроде бы ничего особенного, но почему-то хотелось вдыхать и вдыхать. Рука сама потянулась в трико, в плавки, где нарастало напряжение с каждой минутой. О, это было что-то!

Савелий осторожно вышел в коридор и заглянул в туалет. Так и есть, в мусорном ведре лежал крохотный белый сверток, — использованная мамина прокладка. Он развернул липкие «крылышки»…

Вот оно, настоящее. Вот она, истинная горечь жизни без прикрас, без парфюмерного камуфляжа… Савелий кончил минут через десять, едва не потеряв сознание. Аккуратно вернув на место и трусики, и прокладку, прошел в свою комнату. В душе гнездилось что-то необычно-большое, совершенно незнакомое, впервые испытанное.

Поддержка с воздуха

Аркадий чувствовал, как тревога Вениамина за будущее медленно, но верно передавалась ему, врачу «скорой» образца начала века. Обстоятельства сложились столь причудливо, что без этого «чужого» будущего для него могло не быть его «кровного» прошлого. Если Вениамин-Клойтцер не выполнит своей миссии, если благополучно Аркадий его не отправит обратно («Назад, в будущее» — совсем как в фильме Р. Земекиса), то у самого доктора ничего не выйдет, не сложится. На этом хрупком долговязом пареньке для Аркадия сконцентрировалось все. Жизнь, любовь, успех…