Признание. Стихи - [2]
Шрифт
Интервал
Все раненые — в лазарет.
А мертвые смотрят на запад.
1943
«Виноват, я ошибся местом…»
Виноват, я ошибся местом:
Трудно все расчесть наперед.
Очевидно, под Бухарестом
Мне придется оскалить рот.
В остальном никаких ремарок,
Никаких «постскриптум» внизу.
Танк в оправе прицельных марок
Должен в мертвом темнеть глазу.
Умирать у левой станины
Нам Россиею суждено.
В двадцать лет вырывать седины
И румынское пить вино.
Но меня — раз мне жребий выпал
Хороните, как я солдат:
Куча щебня, и в ней, как вымпел,
Бронебойный горит снаряд!
1944. Ясское направление
ЭЛЕГИЯ
И мальчик, который когда-то видел себя Заратустрой,
Метил в Наполеоны и себялюбцем был,
Должен сейчас убедиться — как это ни было б грустно, —
Что он оказался слабее истории и судьбы.
Что мир перед ним открылся кипящим котлом военным,
Ворсистым сукном шинельным подмял его и облек.
Что он растворил ему сердце, как растворяют вены,
Что в эвкалипте Победы есть и его стебелек…
Микроскопически тонкий, теоретически сущий,
Отнюдь не напоминающий Ваграм и Аркольский мост.
И терпкость воспоминанья: румын батальон бегущий,
В зеленых горных беретах, — и тут же обвал в наркоз…
И тут же зеленые версты, как в цуге, бегут с санлетучкой.
Набухшие гноем гипсы… Идущий от сердца мат…
А эти всегда беспечны — небесные странники, тучки…
По крышам вагонов телячьих дождем посевным стучат.
1945
НАШЕМУ СОЛДАТУ
Стоит над Европой мертвецкий храп.
Военная вьюга, фугасная фуга.
К пробитому сердцу мертвого друга
Прижми свое, если зол и храбр…
Но мне не придется прочесть тебе
Гейне, гуляя по Унтер-ден-Линден:
Из кожи и стали ношу цилиндр —
Замену голени и стопе.
Глупо меня подковало в бою,
Рано я выпустил парабеллум.
Так пусть же этот листочек белый
Сливает с твоею ярость мою!
Сколько моих нестреляных гильз
В артиллерийский сольются ропот,
Сколько неотомщенных могил
Гневную поступь твою торопят.
Так жги их! Чтоб ворон не обонял
Трупную падаль на ратном просторе.
Русский солдат! Полевой трибунал!
Регулировщик дорог истории!
1945
«Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду…»
Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.
Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.
Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных
С шарнирными коленями и клюшками в руках.
Сейчас мои товарищи, комвзводы и комбаты —
У каждого по Ленину и Золотой Звезде —
Идут противотанковой профессии ребята,
Ребята из отчаянного ОИПТД[1]
Достали где-то шпоры все, звенят по Фридрихштрассе,
Идут по Красной площади чеканным строевым.
А я сижу под Гомелем, с зубровкой на террасе,
И шлю им поздравления по почтам полевым.
1945
ЛЮБОВЬ КАК САМОЛЮБИЕ
На мысли позорной себя ловлю:
Оказывается — люблю…
Пытаюсь эту мысль отогнать —
Спасаюсь от огня.
Я говорю, что это бред
Поэта в декабре.
Но новый год и даже февраль
Доказывают, что я — враль.
Однако ж сердце твое — не дот?
Любовь — не анекдот?
И, к вашему сведенью, я не тот,
Кто знает, что все пройдет.
Но конкурировать и пламенеть —
Вот это уж не по мне.
И путь сопернику уступить —
Не значит отступить.
Я буду сторицею награжден
В апрельский день с дождем:
В тот день я увижу тебя с ним вдвоем!
И встретятся серые наши глаза —
И их отвесть нельзя.
И выдадут руки твои тебя,
Плащ затеребя.
И выдавят вздох пресловутый любви
Правдивые губы твои.
Злораден и мелочно-самолюбив,
Пройду я, улыбки не скрыв.
1945
ПАМЯТИ ПИЛОТА
В средней школе, зубря по Витверу
Географию смежных стран,
Ты гадал ли, что ты там вытворишь,
Ты слыхал ли слово «таран»?
Над какою ж там деревенькою,
У оранжевых потолков,
Рассыпается, бьет об Венгрию
Твой обугленный «Петляков»?
И за душу твою за верную
Привезут твою старую мать
Золотую Звезду у Шверника,
Словно крестик твой, принимать.
1946
«Батальонный комиссар Вачнадзе у костра ведет политбеседу…»
Батальонный комиссар Вачнадзе у костра ведет политбеседу.
Дело происходит в сорок первом. Фрицы позади и впереди.
Говорит Вачнадзе командиру: — Если будем живы — будем седы…
Но звезда вовеки будет красной на твоей и на моей груди.
Не прорвался комиссар Вачнадзе, зашатался, за звезду схватившись,
Прохрипел бойцам: — Ребята, кройте!.. — И навек запомнил этот лес:
У сырой сосны лежит товарищ. Стал моложе вдруг и как-то тише…
В это время по шоссе пылила пятая дивизия СС.
Над могилой ранней комиссара лишь сосна приметой и осталась.
Даже и звезды фанерной нету — малый холмик, больше ничего.
Глухо кличет птица фронтовая, и по-человечески устало
Не чинара, а сосна склонилась над могилой сына своего.
1949
«Ты возвратился в город свой унылый…»
Ты возвратился в город свой унылый
И пробуешь старинный свой рояль.
Твои комвзводы неспроста трунили,
Что шашель пощадит его едва ль.
На твой балкон летят из мокрой рощи
Два черные сыча на рандеву.
Единственный на город весь настройщик
Лежит за синагогою во рву.
1946
РЕКВИЕМ ВАЛЕНТИНУ СТЕПАНОВУ
Твоя годовщина, товарищ Степанов,
Отмечается в тишине.
Сегодня, небритый, от горя пьяный,
Лежу у моря, постлав шинель.
Все пьют тут просто — и я без тостов
Глотаю желтый коньяк в тоске,
Черчу госпитальной тяжелой тростью
«Сорокапятку» на песке.
Сейчас ударит сквозь репродуктор
«Вечною славою» Левитан.
Над черной феодосийской бухтой
Четыре дня висит туман.
На контуры воспоминаний вначале
Я нанесу Уральский хребет.
Не там ли «нулевкой» нас обкорнали,