Признание - [95]

Добравшись до места, катафалк остановился, и тело перенесли в служебное помещение, где находились мистер Губерт Лэмб и его сын Алвин — владельцы похоронного бюро «Лэмб и сын». Им предстояло приготовить тело Донти для захоронения на том же столе, где за пять лет до этого была проделана такая же процедура с телом Райли Драмма. Но Райли умер в пятьдесят пять лет, его иссушила болезнь, а кончина была предсказуемой.

Лэмбы, постоянно имевшие дело с трупами, считали, что удивить их уже ничем нельзя, однако при виде двадцатисемилетнего Донти они испытали настоящий шок. Перед ними лежал молодой и физически здоровый мужчина с застывшим на лице выражением покоя. Они знали его с детства. Как и другие жители города, отец и сын болели за него во время матчей и не сомневались, что его ждет долгая и блестящая карьера. Они обсуждали его арест и не поверили признанию, тем более что он вскоре от него отказался. В их части города не верили полиции вообще и в особенности детективу Керберу. Парня обманули и выбили из него признание, совсем как в старые времена. Лэмбы с возмущением следили за судебным процессом, на котором жюри из белых присяжных вынесло обвинительный приговор и Донти отправили за решетку, они ждали, что тело Николь вот-вот найдется, а может, объявится и она сама.

С помощью двух других служащих Губерт и Алвин осторожно переложили тело с каталки в красивый дубовый гроб, который Роберта выбрала в понедельник. Роберта внесла небольшой задаток — у нее была страховка на похороны, — и Лэмбы сразу пообещали вернуть деньги, если гроб все-таки не понадобится. Они искренне надеялись, что так и произойдет, и им не придется оказаться там, где они находились сейчас, не придется забирать тело, чтобы готовить его для тягостного прощания и захоронения.

Вчетвером они поместили гроб в катафалк, и в 19.02 Донти покинул Хантсвилль и направился домой.

Съемки для шоу Фордайса были устроены в маленьком «танцевальном зале» дешевого мотеля на окраине Хантсвилля. Риву и Уоллиса усадили на кресла и гримировали для съемок, пока Шон Фордайс в свойственной ему манере развивал бурную деятельность. Он только что прилетел с казни во Флориде и был ужасно доволен, что успел в Хантсвилль, поскольку дело Николь Ярбер приобрело огромный резонанс и стояло особняком. Пока шла напряженная работа по наладке звука и света, гримированию и уточнению сценария, Фордайс немного поболтал с Ривой и случайно узнал, что той ничего не известно о заявлении Тревиса Бойетта. Когда тот выступал по телевизору, она находилась в тюрьме и готовилась к предстоящей казни. Фордайс решил ничего ей пока не говорить.

Интервью сразу после казни было апогеем его передачи. Если успеть с вопросами сразу после того, как родственники жертвы наблюдали за уходом из жизни негодяя, лишившего жизни близкого им человека, можно услышать самые необычные ответы. Фордайс прикрикнул на техника, обругал оператора и громко объявил, что сейчас начинает. Ему еще раз припудрили лоб, и он моментально преобразился, глядя в камеру с грустной улыбкой человека, полного сострадания. Пошла запись, и Фордайс объяснил, где и почему находился, указал точное время и подошел к Риве:

— Рива, теперь все кончено. Расскажите нам, что вы видели.

Рива с бумажной салфеткой в каждой руке — с утра она уже использовала целую пачку — промокнула глаза и ответила:

— Я увидела его впервые за последние восемь лет — человека, который убил мою малышку. Я посмотрела ему в глаза, но он отвел взгляд. — Она говорила твердым голосом, полностью собой владея.

— Что он сказал?

— Он сказал, что ему жаль. И я это ценю.

Фордайс наклонился ближе и чуть нахмурился:

— Он сказал, что ему жаль, что он убил Николь?

— Что-то вроде этого, — ответила она, но Уоллис покачал головой и бросил взгляд на жену.

— Вы не согласны, мистер Пайк?

— Он сказал, что ему жаль, что так случилось, но он здесь ни при чем.

— Ты уверен? — Рива резко повернулась к мужу.

— Уверен.

— А я услышала другое!

— Расскажите нам о казни, о том, как он уходил из жизни, — умоляюще произнес Фордайс.

Рива, все еще возмущенная ремаркой мужа, покачала головой и вытерла нос салфеткой.

— Все прошло слишком легко. Он просто уснул. Когда открыли занавеску, он уже лежал привязанным к маленькой кровати и был совершенно спокоен. Потом он произнес свое последнее слово и закрыл глаза. Никаких проявлений того, что ему уже сделали инъекцию, абсолютно ничего! Он просто уснул!

— А вы в это время думали о Николь, о том, какой ужасной была ее смерть?

— О Господи, конечно! Моя бедная малышка! Она так страдала! Просто ужасно… — Ее голос сорвался, и наехавшая камера взяла лицо крупным планом.

— Вы хотели, чтобы он страдал? — поинтересовался Фордайс.

Она решительно закивала, закрыв глаза.

— А что теперь, мистер Пайк? — спросил Фордайс Уоллиса. — Что теперь для вас изменилось? Что это значит для вашей семьи?

Уоллис задумался, и Рива сразу вмешалась, опередив его:

— То, что он мертв, что понес наказание, значит очень много! Думаю, теперь смогу ночью спать.

— Он настаивал на своей невиновности?

— О да! — ответила Рива, перестав плакать. — Те же отговорки, что мы слышали все эти годы! «Я невиновен!» Что ж, теперь его нет в живых, и этим все сказано!