Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - [63]

Однажды вечером, возвращаясь из туалета, я наткнулась на Жанетту. Она сидела на подоконнике в пятачке лунного света и читала библиотечную книгу. (Ей первой выдали библиотечную карточку.) По щекам Жанетты катились слезы.

– Почему ты плачешь? – спросила я, инстинктивно потянувшись к ней, чтобы лизнуть ее в щеку, но вовремя спохватилась.

Жанетта высморкалась в занавеску. (Нас раздражали даже ее промахи – они всегда были умышленными.) Шмыгнув носом, она показала мне строчку из книги: «В озере отражался лес и луна над ним, и волки зачарованно смотрели на эту волшебную картину». В стае никто, кроме меня, еще не умел читать, а мне вовсе не хотелось находить общий язык с Жанеттой.

На следующий день она играла в гольф. Монахини устроили в саду миниатюрное поле для гольфа. Сестра Мария выкопала четыре песчаные ловушки и велела старику Уолтеру, местному садовнику, сделать ветряную мельницу из мотора от газонокосилки. Восемнадцатая лунка представляла собой трещину в мраморном платье святой Люсии. Жанетта попала в нее с одного удара.

По воскресеньям мы чувствовали себя комфортно. Церковь была нашим любимым местом. Музыка взывала к нашим эмоциям гораздо сильнее, чем слова священника. Руководитель хора, сильно надушенная и обвешенная золотыми цепочками миссис Валуччи, научила нас гораздо большему, чем все монахини, вместе взятые. Она показала, как облекать нашу тоску в мелодии. За круглыми окнами купола проплывали облака, бросая тени, вызывающие в моем воображении образ матери, бегущей за неплотной ширмой сосен.

Мы пели в церкви каждое утро, понимая, что для людей это место все равно что луна для волков, на которую они воют без особой на то причины. Не перед охотой, не в брачный период, не перед дракой, а просто так, ради самого звука. И мы выли вместе с хором, вознося к витражам свои сокровенные чувства. Вполголоса. Монахини хмурились, но были явно довольны.

Стадия 4. Когда наступает понимание культуры «принимающей стороны», воспитанники начинают привыкать к своей новой среде. Они уже чувствуют себя как дома, и их уверенность повышается. Все вокруг приобретает смысл.

– Эй, Клодетта! – прорычала Жанетта накануне бала. – Ты заметила, что все приобретает смысл?

Прежде чем я успела ответить, Мирабелла, выскочившая из туалета, схватила блокнот, в котором Жанетта делала домашние задания. По коридору, словно опавшие листья, полетели, кружась, страницы.

– А как у тебя, Мирабелла? – вежливо спросила Жанетта, подбирая с пола ластики. Она единственная, кто общался с Мирабеллой. С высоты своего положения Жанетта могла себе позволить разговаривать с отщепенкой. – В твоей жизни появился хоть какой-нибудь смысл?

Взвизгнув, Мирабелла набросилась на нас и стала царапаться. Ее когти оставляли на наших ногах кровавые борозды. Потом она упала на каменный пол и начала кататься по аккуратно исписанным листкам. Сквозь высокие дырчатые окна в коридор падали мелкие жемчужинки света.

Жанетта нахмурилась:

– Ты, Мирабелла, у нас самая отсталая. Обычно в голове проясняется к двенадцатому месяцу, не позднее.

Я заметила, что Жанетта запнулась на слове «отсталая». Она никогда не избавится от нашего акцента, злорадно подумала я. И каждое слово будет выдавать ее происхождение.

– Клодетта, помоги мне, пожалуйста, убрать за Мирабеллой, – попросила Жанетта и взвизгнула от боли.

Мирабелла вцепилась зубами ей в лодыжку и пыталась затащить в туалет.

Но я молча пошла дальше по коридору. У меня оставалось четыре часа, чтобы отточить сосалито. Я беспокоилась только за себя. На этой стадии мне было уже безразлично, что подумает стая.

Ровно в семь часов сестра Игнасия, дунув в свисток, повела нас на бал. Монахини превратили дом священника в довольно-таки странное место. Там появились красные и серебристые воздушные шары. С карнизов свисали черные ленты, цепляясь за наши волосы, словно летучие мыши. За окном светила круглая желтая луна. Нас ждали вой саксофона, розовая газировка и наши братья.

Они больше не пахли нашими братьями. От них несло помадой для волос и холодным стерильным по́том. Выглядели они как маленькие мальчики. Им вымыли уши и заставили надеть грубые хлопчатобумажные штаны на подтяжках. Кайл всегда был бесстрашным заводилой и вожаком – он запросто перекусывал гремучих змей, наводил ужас на барсуков и выхватывал из пасти у медведей живую форель. Сейчас же он стоял рядом с миской, где пузырилась газировка, и выглядел совершенно потерянным.

– Прекрасная погода, не правда ли? – прорычала я.

– Ддаа, – прорычал в ответ Кайл. – Теперь уже больше похоже на Рождество.

Вокруг все девочки и мальчики, воспитанные волками, вели те же самые разговоры. Зима была теплой и бесснежной, но утром начался ливень с градом, который преждевременно унес сестру Жозефину в могилу. Мы дошли только до седьмого раздела: «Светские разговоры» и еще не выучили лексику для раздела 12: «Как тактично говорить о несчастьях». Вместо этого мы щеголяли в розовых карнавальных шляпах и ели оливки на палочках, привыкая к тому, что было противно нашему естеству.

Монахини зачесали нам волосы назад, соорудив высокие пышные прически. Так мы больше походили на человеческих девочек, не склонных есть людей. Так же, как белки не выглядят заурядными грызунами благодаря своим роскошным хвостам. На мне было белое кисейное платье в оранжевый горошек. У Жанетты было лиловое кисейное платье в голубой горошек. Линетта щеголяла в красном кисейном платье в белый горошек. Мирабеллу обрядили в пончо и темную юбку-брюки, приклеенную липкой лентой к коленям, и надели намордник. Монахини нашили на него маленькие колечки, чтобы он казался наряднее. Но музыканты из Западной Тувумбы все равно нервно косились в ее сторону.