Приют - [2]

Но при этом я настороженно относился к Эдгару: он обладал беспокойным, изворотливым умом, быстро разобрался в больничных порядках и непрестанно думал о своих интересах. Я не сомневался, что любое положение дел он сумеет использовать к собственной выгоде.

Как ни странно, видел я его со Стеллой всего один раз – на больничных танцах в начале июня, год спустя после приезда Рейфиелов, через три недели после того, как он начал работать в саду у Макса. Танцы – значительное событие в жизни больницы, их всегда ждут с большим волнением. Проводятся они в центральном зале. Это просторное помещение в административном корпусе, там высокий потолок, сцена, ряд колонн посередине и створные окна, выходящие на верхнюю террасу. В глубине зала устанавливаются длинные столы с прохладительными напитками и закусками, оркестр располагается на сцене. На танцы допускаются пациенты из мужского и женского отделений, которым можно покидать палаты, и на этот единственный вечер они и персонал больницы превращаются в одну большую семью без различия должностей и положения.

По крайней мере так считается. На самом деле пациенты на танцах представляют собой жалкое зрелище. Одеты они нелепо, двигаются неуклюже, находятся под воздействием лекарств. Несмотря на все усилия нашего оркестра и напускное веселье персонала, я всегда находил эти вечера грустным мероприятием и присутствовал на них скорее по обязанности, чем в предвкушении какого-то удовольствия. В тот вечер, наблюдая за танцующими из-за колонны в глубине зала, я не удивился ни тому, что Эдгар Старк пригласил жену заместителя главного врача, ни тому, что она приняла его приглашение. Оркестр как раз заиграл что-то быстрое, латиноамериканское, и Стелла умчалась в его объятиях.

Что произошло вслед за этим, я узнал лишь недавно. Пожалуй, мне бы следовало насторожиться, так как я видел, что она слегка покраснела. Я наблюдал, как они оживленно проходили в танце мимо стола главного врача, и лишь теперь осознал, какое наглое, откровенное, дерзкое оскорбление бросил Эдгар нам в лицо тем вечером.

Танцы окончились ровно в десять, и пациенты шумно пошли к выходу. Джек пригласил оставшихся в зале врачей вернуться и выпить по стаканчику. Я прошелся с Максом по верхней террасе; оба мы были в смокингах и, покуривая хорошие сигары, непринужденно разговаривали о своих пациентах. Небо было ясным, ветерок теплым, и расстилающийся под нами мир: террасы, стена, болота за ней – в лунном свете был тусклым, безмолвным.

В теплом ночном воздухе до нас отчетливо доносился голос Стеллы. О, я знал многих утонченных, красивых женщин, но никто из них не смог бы сравниться со Стеллой в тот вечер. На ней было черное вечернее платье из рубчатого шелка – изысканной ткани, которой я раньше не видел. Прямоугольный низкий вырез подчеркивал выпуклость грудей. Платье туго облегало ее до талии, затем раздувалось колоколом; на коленях ткань собиралась складками в форме тюльпана, между ними шел разрез. Туфли у нее были на очень высоких каблуках, на плечах лежала небрежно наброшенная накидка. Она расспрашивала Джека о своем последнем партнере, и, услышав фамилию своего пациента, я на миг представил шаркающих мужчин и женщин в плохо сидящей одежде, искажающей очертания тела у всех, кроме него.

Джек стоял у конца террасы, придерживая калитку для Макса и меня. Стелла с улыбкой смотрела, как двое психиатров в смокингах спешат, чтобы не заставлять своего главного врача дожидаться. Минуты через две после того как мы вошли в гостиную Стреффена, там зазвонил телефон. Старший санитар доложил, что все пациенты на местах и больница надежно заперта на ночь.

Человек я необщительный и в компаниях держусь в сторонке. Предоставляю другим подходить ко мне, пользуясь тем, что я старше. В гостиной я стоял у окна, разговаривая с подходившими ко мне женами коллег, и наблюдал, как Стелла слушает рассказ Джека о каком-то случае, произошедшем на больничных танцах двадцать лет назад. Стелла нравилась ему тем же, чем и мне, – умом, самообладанием и замечательной внешностью. Ее считали красавицей: глаза как только не хвалили, лицо у нее было бледным, полупрозрачным, волосы густыми, светлыми, почти белыми; она стригла их довольно коротко и зачесывала назад прямо со лба. Была тучноватой, полногрудой, выше среднего роста, и в тот вечер единственная нитка жемчуга приятно оттеняла белизну ее шеи, плеч и груди. В те дни я считал Стеллу приятельницей и нередко задумывался о ее подсознательной жизни, задавался вопросом: царят ли мир и покой под этой бесстрастной наружностью или она просто обуздывает свои неврозы лучше, чем другие женщины? Незнакомец, размышлял я, принял бы ее самообладание за холодность или даже за бесчувственность. И действительно, при первом появлении в больнице она столкнулась с неприятием и враждебностью именно по этой причине.

Но теперь большинство женщин приняли ее. Она постаралась войти в разные комитеты при больнице и добросовестно делала свое дело, как подобает жене врача. Что до Макса, он стоял с бокалом сухого хереса в руке и с чуть смущенной, снисходительной полуулыбкой слушал всевозможные жуткие истории, которые женщины рассказывали о своих партнерах по танцам, до того неуклюжих, что прошлогодние оттаптыватели ног им и в подметки не годились.