Привязанность - [68]

— И она пропускает ленч уже несколько недель. Единственная проблема состоит в том, что мне тоже каждый день приходится пропускать ленч, отсюда и эти холеные формы, что ты видишь перед собой.

Как ей выставить его отсюда? Откуда в ней это оцепенение, эта инертность? Она не могла ни на что смотреть, кроме экрана, — разумеется, она не могла смотреть на него, и ей хотелось, чтобы он не находился в такой опасной близости к ней. Когда он наклонился над разделочным столом, их руки соприкоснулись, и она тут же подалась вперед, чтобы этого не было. Клип наконец закончился — со множеством давящихся глотательных движений, задыхающихся гримас и стоном, обратившимся в рычание, когда рука, державшая камеру, дернулась, после чего экран померк.

— Но погоди. Для тебя у меня есть кое-что гораздо лучше. — Прежде чем она успела возразить, он щелкнул по другому файлу.

Она едва могла дышать, страшась наихудшего, а потом он начался — бенефис миссис Джин Хаббард, не фотографии на сей раз, но фильм в оттенках сепии, сопровождаемый странным саунд-треком, постукивавшим по ее больной голове; ей подумалось, что она различает звук капающего крана, а потом — что-то похожее на коробку с гвоздями, повторно опрокидываемую на твердую поверхность… Что ж, она не оказалась так уж неправа: перед ней была Джин, подобная богине, бесплотная и изящная Джин — грациозно страдающая морская нимфа в болезненном образе подчинения и освобождения.

Конечно, Дэн должен был это заснять: как еще оно надлежащим образом стало бы порнографией? Как еще оно вообще могло бы существовать? И как бы существовал он сам? Несмотря на свои жалкие уязвленные чувства, она понимала, что могла бы снова соединиться с изображавшимся на экране человеком, прямо здесь и сейчас, и ей во что бы то ни стало надо было выставить его отсюда. Она ступила в сторону, а он шагнул к ней. Опять возник этот лесной, подземный запах, и она задыхалась, хватая ртом воздух. Помогите, подумала Джин и умоляюще прошептала, хватаясь за стол у себя за спиной:

— Уйди!

Он поднял руки, протягивая их к ней. Громче, некрасивым скрежещущим голосом, которого никогда прежде не слышала, уперев кулаки в бока, она сказала:

— Ты что, не слышишь? Я сказала: УЙДИ — убирайся вон!

— Так не пойдет, — спокойно сказал он. Не улыбаясь и стиснув челюсти (очень порнографически, отметила Джин), Дэн обеими руками притянул ее к себе, и она, глубоко дыша, уткнулась головой ему в грудь. Никакими поблажками невозможно было заставить его стереть эти картинки. Она собирался заставить ее умолять об этом, и она была к этому готова. — Я явился сюда, потому что хотел тебе кое-что отдать, — напыщенно сказал он. — Нечто такое, что принадлежит тебе в такой же мере, как и мне, нечто такое, что мы создали. Но тебе не следовало красть мою карту памяти.

Он схватил ее руку и прижал ее к своему животу, прямо над поясом, — ожидая, как она поняла, чтобы она передвинула руку по своей воле; он полагал, что она не может сопротивляться. Она все это понимала, так почему же чувствовала себя такой ослабевшей, словно под воздействием наркотика? Вот в чем все дело: Дэн — это наркотик, тот, который ты вдыхаешь. Это только ощущение, сказала она себе, все это может быть лишь ощущением — даже не удовольствием, а просто ощущением. И властью — его. Она закрыла глаза, продолжая глубоко дышать. Тогда он стиснул ей руку, причиняя боль в том месте, где находилось кольцо, заставляя ее снова открыть глаза и обратить на него внимание.

— Полагаю, мне следует тебя наказать, — не с помощью, как ты думаешь и боишься, этих фотографий и не тем, чего бы от меня хотела прямо сейчас.

Чего бы она хотела? Джин была разъярена, тем более, что это было правдой. Нечто, что они создали, — она не думала об этом с такой точки зрения — она просто мирилась со всем, что происходило в эти причудливые выходные, когда время оказалось в подвешенном состоянии. Она думала, что сумеет все сгладить, что они договорятся. А теперь оказалась на недоступных для себя глубинах. Он давил на нее, а она не могла говорить.

Он целовал ее вокруг ушей, прижимая ее, опирающуюся на локти, к столу, ее грудь вздымалась под ним, а он шептал:

— На этот раз ты не будешь пьяной, не будешь даже притворяться. И я не стану тебя наказывать, даже если ты будешь меня об этом умолять. Знаю, тебе легче, если больно, как будто это не твоя вина, тебя к этому принудили, а сама ты ни при чем. Тебя не надо наказывать, Джин. А твоя совесть меня не касается. — Он перевернул ее, так что она оказалась согнутой над столом задом к нему, и показал на клавишу delete. — Начинай, — выдохнул он ей в волосы, возясь с пряжкой ее ремня, — и не обращай на меня внимания.

Джин удалила сначала фильм, а потом фотографии, поочередно щелкая по ним. Пока она стирала изображения, он боролся с ее джинсами; она знала, что не остановит его и что ничего из этого не забудет. Она была трезва, увлажнена и охвачена ужасом; это и было наказанием, никаких особых сил не требовалось. Потом, всего на мгновение, ей вспомнилось, как Вик, когда ей было около шести, смотрела против солнца на большую букву «О» над кинотеатром «Одеон» на Парквее. «Что ты делаешь?» — спросила Джин, которой хотелось домой; «Погоди, — сказала Вик. — Я запоминаю». Дэн сдернул ее джинсы с одной стороны, а потом — с другой; его рука пролезла ей под трусики. Но что-то — возможно, ранняя ясность и определенность Виктории — освободило ее, и она повернулась и оттолкнула его от себя.