Приводя дела в порядок - [27]

Магазины обнаружились у Гэсээна, который брызгал слюной на комбата, чьи бойцы спали на посту. «Ты, гля, не знаешь, гля, как твой караул стоит. А нас, гля, могли в ножи взять…» Забрав магазины, комбат, целый «подпол», багровый от стыда и гнева, ушел казнить «залетных» подчиненных. Но черт дернул его обмолвиться кому-то, что «чокнутый Гэсээн впустую бузит». Дескать, Коля по окопу прошел, вот его и не услышали. А кабы пер со стороны «зеленки» через колючку и мины – сработала бы сигналка, и по-тихому бы не вышло.

Как и должно было случиться, речи дошли до Коли.

…Через неделю тот же комбат заступил дежурным по полку, а в караул опять вышли его подчиненные. В четыре утра Гэсээн внес в дежурку двух оглушенных часовых. Он ухитрился незаметно выйти за караулы, а потом пробрался сквозь напичканную сигнальными (и не только) минами «зеленку». И снял двух часовых в доказательство своей правоты.

Шухер вышел знатный. О нем прознали аж в дивизии. Командиру полка полковнику Зингеру объявили выговор. Комбат и вся дежурная смена схлопотали строгача. Вдули саперам за хреновую полосу отчуждения. Попытались вдуть Першерону за художества его подчиненного, но майор уперся. И написал на имя Зингера рапорт с просьбой поощрить прапорщика Петренко его, комполка, властью. А на словах пояснил, что, дескать, его першероновские бравые спецы днем и ночью воюют, а потому, когда не воюют, хотят отдохнуть. И лучше пусть чокнутый Петренко снимет этих убогих мотострелков, которые на посту спят и себе на буй наступают, чем всех вырежут «чехи».

Полковник рапорт порвал. Поощрять Гэсээна не стал, но и не наказал. Тем более что Петренко за сутки, пока шли разбирательства, успел наработать как минимум на «Заслуги перед Отечеством».

…Особисты добыли инфу о схроне боевиков. Жирную инфу – с указанием не только места, но и тропок через минные поля. Подробности их и смущали. А если деза? Начинаешь операцию, а там ждут… Спецам была поручена разведка.

Першерон отправил Гэсээна с тремя добровольцами «пробежаться, осмотреться».

Коля «пробежался» пятнадцать километров по горам. Вышел к указанной точке на дистанцию прямого видения. По дороге убедился, что информатор особистов не соврал – тропки, мины именно там, где описывали. Вот только схрон был так славно замаскирован, что Коля даже со ста метров не мог понять, где он. Подходить ближе не хотел – слишком сладкое место для засады.

Коля долежал до вечерних сумерек и перед дорожкой назад выпустил два «шмеля» в точку, где, по описанию особистов, должен был находиться схрон. И попал. Сначала рвануло. Потом начало стрелять. Потом долго ухало.

Усталые, но довольные они возвращались домой.

А «дома» у полковника Зингера Гэсээна ждали разъяренные «смежники», которые, оказывается, этот схрон пасли. Хотели взять его с хозяевами да размотать – «откуда дровишки». «А ты, прапорщик, все похерил!»

Коля смекнул, что «за заслуги» ему не светит, и «включил дурака»: «Разрешите доложить, действовал строго по боевому уставу, предписывающему младшим командирам разумную инициативу». С этим его и отпустили.

На смежников Зингер бы спокойно клал. Но они обратились в дивизию. Те стали требовать объяснений. Зингер объяснял, что смежники ошибаются, и на войсковой операции положили бы на склоне кучу людей, а его виртуозный Гэсээн двумя «шмелями» все уладил. И за это надо медаль давать.

«Хер ему, а не медаль», – отвечали в дивизии. Пусть радуется, что его «шмели» удачно вошли. Стрелял-то твой виртуоз наобум? Наобум! Не видя цели. А войди «шмель» на метр-полтора выше? Уйди вбок? Схрон бы уцелел. А боевики поняли бы, что обнаружены, и просто все перепрятали бы. А может, еще успели бы перехватить группу твоего Николы Негодника. И было бы у тебя, полковник, четыре «двухсотых».

После этого Зингер вызвал Першерона и приказал присматривать за резким подчиненным. Бо за три дня два подвига с последующими разборками на уровне комполка и комдива – это перебор. Вон уже и погоняло новое – «Никола Негодник». Уйми хлопчика. Найди ему дело…

* * *

Першерон нашел Гэсээну задачу, сводящую к минимуму «разумную инициативу». Он поставил Петренко сопровождать колонны на Владик.

К тому времени дороги уже, в основном, были оседланы блокпостами. Война сдвинулась в горы. Проводка колонн превратилась практически в рутину. Инициативничать в колонне Коле было негде. Тем более на замыкающем бэтээре, от которого (при отсутствии неприятеля) требовалось одно – не отставать.

Ротный не учел малости – Петренко был не только воином, но и крестьянином.

…Возвращаясь после первой же проводки, в десяти минутах езды от части Коля углядел одинокую корову. Она была, как большинство местных коров, маленькой и костлявой и не по-местному грязной. Вымя ее было переполнено. Она страдальчески мычала посреди заросшего бурьяном поля. Но отчего-то не шла на дойку, как порядочные буренки.

Коля знал, как такое случается. Корову могли напугать взрывы. Она могла утратить ориентацию от резких запахов пороха и мазута. Пережить стресс и потеряться. Коля взял из бэтээра канистру для питьевой воды и подтыренный спецами с кухни плоскодонный дюралевый казанчик-«таран». Скинул бронник, взял рюкзак. Оставил за себя сержанта Коника из «черпаков» и велел ждать его в части: