"Привлеченная к дознанию..." - [76]

ДЕКАБРЬСКИЕ ДНИ

УЧИЛИЩЕ ФИДЛЕРА

Неслышно отворилась парадная дверь училища Фидлера, и молодая невысокая женщина в черном пальто и котиковой шапочке заторопилась вдоль полутемного Лобковского переулка. Пройдя несколько шагов, она привычно огляделась по сторонам и поспешила к Чистым прудам. Тихо поскрипывал снег под ногами, мороз пощипывал лицо, забирался за воротник. Вьюга выла и свистела, осыпая колючим снегом. Порыв ветра был так силен, что ей пришлось задержаться около уличного фонаря. Она поглубже надвинула маленькую котиковую шапочку, подняла воротник и засунула руки в муфту. Усмехнувшись краем губ, женщина стряхнула с муфты звезды снежинок и, убедившись в отсутствии слежки, вышла на Чистые пруды.

Бульвар утопал в снежных завалах. Горбатые тени деревьев темнели и дрожали в желтых пятнах, отброшенных уличными фонарями. По дорожке, залитой лунным светом, вышагивал городовой. Женщина нахмурилась: эта незначительная встреча разрушила очарование зимнего вечера.

Вновь надвинулись тревога, озабоченность, раздумье.

С царской тайной полицией Розалия Самойловна Землячка вела долгий и ожесточенный поединок. Ее выслеживали и арестовывали, бросали в тюрьмы и высылали под надзор, привлекали к дознанию и держали в крепости. Она меняла адреса и явки, фамилии и клички, города и даже страны, но не меняла своих убеждений...

Землячка пересекла Мясницкую, окликнула извозчика. Тот стряхнул снег с полога, похлопал заледеневшими рукавицами, затянул потуже красный кушак и перебрал вожжи. Старенькая лошаденка неторопливо затрусила вдоль мшистых от инея домов Мясницкой.

Землячка, поежившись, укрыла ноги в модных, но холодных ботинках медвежьим пологом... Этот декабрьский вечер был особенным в ее жизни. Она возвращалась с конференции большевиков, принявшей решение о вооруженном восстании.

Совсем недавно, часа лишь три назад, в парадном подъезде училища Фидлера, где происходила конференция, Землячку встретили два дружинника в бобриковых пиджаках, с револьверами у пояса. Один из них, рябоватый, горбоносый, шепнул кличку Розалии Самойловны маленькой женщине, поместившейся за столиком неподалеку от входа. Та, улыбнувшись, зашуршала тонкими листами папиросной бумаги...

Землячка вошла в переполненный актовый зал училища Фидлера. Рабочие, дружинники, руководители «пятерок» оживленно переговаривались, нещадно дымя махоркой, и Розалия Самойловна сразу же закашлялась.

Шум в зале постепенно затих; за столом, покрытым зеленым сукном, поднялся Шанцер, известный в подполье по кличке Марат. Из слов его запомнилось главное.

— Сегодня мы должны не агитировать друг друга, — говорил он глуховатым голосом, — а спокойно взвесить наши возможности. Предстоит решить вопрос о судьбе революции, вопрос о жизни и смерти очень многих...

Марат провел рукой по ежику стриженых волос, тронул очки в тонкой металлической оправе и, сощурившись, начал оглядывать зал. Внешне Марат был спокоен. Но Землячка, хорошо его знавшая, по некоторой, едва приметной суетливости движений и по нарочитой медлительности, с которой он произносил слова, поняла, что он взволнован. Она сидела на стуле, чуть согнувшись, и слушала, подперев подбородок рукою. Весь вечер звучало: восстание, восстание, восстание! И чем больше она вслушивалась в речи ораторов, тем большее раздумье овладевало ею...

Молоденькой девушкой ушла Розалия из богатой семьи, из родительского дома. Сейчас ей тридцать один. И уже тринадцать лет скрывается она в подполье, по чужим углам, с чужими паспортами... А сколько здоровья и сил унесли аресты и тюрьмы, вечные опасности, вечные лишения!..

И вот, сидя в этом зале, она вслушивалась в слова рабочих и понимала, что Москва живет революцией. Ночами в подвалах Высшего технического училища студенты учатся стрелять. Дружинники разделились на «пятерки». На заводах готовят бомбы-«македонки». И чувство глубокой ответственности перед этими людьми, столь уверовавшими в победу над царизмом, наполняло ее сердце тревогой и беспокойством. Дружинников на Москву — горстка. Нелегальная доставка оружия чрезвычайно трудна, и оружия мало, очень мало. Силы слишком неравны. Она взглянула на Марата. Его лицо было бледно, глаза горели.

...Пел Шаляпин. Он поднялся, огромный и широкоплечий, в черном костюме.

Землячка впервые слушала Шаляпина, пристально его разглядывала. Широкий лоб, прямой нос, пытливые глаза. Он пел «Дубинушку». Люди замерли, очарованные могучим голосом. Казалось, актовый зал стал тесен, мал. А шаляпинский голос все ширился, все крепчал, как буря:

Но настанет пора — и проснется народ,

Разогнет он могучую спину.

И на бар и царя, на попов и господ

Он отыщет покрепче дубину.

И зал грянул беспощадно могуче, всеразрушающе:

Эй, дубинушка, ухнем!

Эй, зеленая, сама пойдет!

Подернем, подернем

Да ухнем!

Шаляпин откинул красивую голову, закрыл глаза. Голос его катился подобно набату. Казалось, песня раздвинула стены и поднялась свободной, гордой птицей. И не стало шпиков и жандармов, поджидающих у стен училища, не стало всего гнусного и мерзкого, что угнетало и унижало сердце русского человека... Песня, могучая и раздольная, одна лишь звучала в эту темную вьюжную ночь.