"Привлеченная к дознанию..." - [24]

Всю дорогу от Старо-Конюшенного переулка до Гоголевского бульвара, где назначена встреча, торопилась. Дождь затихал, и по желобам домов журчала вода. Проглянуло солнце, и по лужам запрыгали солнечные зайчики, как озорные мальчишки. От арбатской мостовой, выложенной крупным булыжником, поднимался пар. Дома, умытые дождем, помолодели. На заколоченных парадных подъездах белели обращения за подписью Дзержинского. На гранитном розовом постаменте наклонил голову Гоголь. По каменному лицу сбегали капли дождя. Широко раскинули ветви тополя с пожелтевшими листьями, темнели набухшими стволами.

По привычке заложив руки за спину, Мария Петровна медленно побрела вдоль бульвара, тяжело вороша мокрый лист. Бульвар оживал. Высыпали обычные посетители: кормилицы в плюшевых жакетах, детишки в ярких капорах. Мальчики запускали корабли в лужи. Старая женщина мягко улыбалась. Дети были ее болью, ее счастьем. Ради них молоденькой девушкой она пошла в земские школы, учительствовала в Костромской губернии, делала операцию мальчонке. Сколько детского горя и детских слез повидала она за свою долгую жизнь... Война... Революция... Снова война, теперь уже гражданская. Деникин угрожал Москве. Деникин на пороге. Бои с Деникиным за Тулу...

И опять ее мысли вернулись к детям, теперь уже собственным. Их было пятеро. Жизнь ее почти завершена, и упрекнуть себя она может не во многом. Единственно, что мало радости принесла собственным детям, мало времени уделяла им, мало заботилась о них. Ее первенец Таня умерла шести месяцев от роду. Они жили тогда в Смоленске: она под гласным надзором, а Василий Семенович вернулся после ссылки из Сибири. Без денег и без работы. У Василия Семеновича открылся туберкулез. Комнату сняли при местной больнице, кашлял он отчаянно, и она боялась за его жизнь. В больнице платили гроши — земство ловко использовало отсутствие диплома... А тут роды... Роды принимала Мария Эссен, дружба с которой прошла через лучшие годы. Кажется, эти роды оказались у акушерки Эссен первыми и последними. Девочка умерла от менингита, не спасла ее материнская любовь. А потом родились в Саратове Леля, а через год — Катя. Обыски в доме Голубевых шли один за другим, переворачивали весь дом, и лишь детскую осматривали поверхностно. Она стала, запрятывать брошюры и прокламации в детские кроватки, тонкие листы с адресами и явками — в кукольные головки. Как часто ночами стояла Леля в длинной рубашке, прижимая к груди куклу... Вспомнила пароход со смешным названием «Милосердие». В город пришел транспорт «Искры». В каюте сидела Эссен, за ней велась слежка. Нужно спасти нелегальщину так, чтобы не вызвать подозрения полиции. Раздумывать было некогда, и Мария Петровна решилась. Одела девочек в нарядные плюшевые пальтишки и повела на пристань. Солнечным днем поднималась она к Эссен по шатким сходням, там в каюте в двойную подкладку детских пальто рассовала листовки, обвязалась нелегальщиной и сама. Катя попробовала бежать, зацепилась, едва не упала; городовой с торчащими усами приподнял девочку, снял со сходней. У Марии Петровны екнуло сердце, невозмутимая Эссен побледнела, и лишь Катя, довольная, перебирала в воздухе ножонками. Да, рано повзрослели ее дочери. Память перелистывала страницы былого. Сенат приговорил Эссен к каторге, которую впоследствии заменили долгосрочной ссылкой. В ссылку Эссен идти не хотела. «Работы невпроворот, а здесь ссылка!» — писала она Марии Петровне из тюрьмы. Нужно было организовать побег. Тюремный режим пересыльной тюрьмы строг: свидания давались в исключительных случаях и непременно в присутствии надзирателей. Все попытки передать нужные для побега вещи заканчивались неудачей. Тогда в комнате для свиданий под видом родственницы появилась Мария Петровна с девочками. Комната оказалась небольшой, полутемной. Надзирательница, пожилая женщина, угрюмо молчала. И в этой свиданной — ее девочки в пестрых батистовых платьях, похожие на бабочек. Леля держала в руках букет, а Катя — куклу с изумленными глазами. На дубовую скамью уселись рядышком: Эссен, семилетняя Леля, Мария Петровна, Катя. Болтушка Катя завладела надзирательницей. Мария Петровна видела, как разглаживалось лицо угрюмой женщины, как ожила улыбка. Ба, надзирательница завязала бант на завитых кукольных волосах. «Кажется, все благополучно!» Надзирательница не отводила глаз от оживленного детского лица, все реже посматривала на беседующих, все меньше прислушивалась к их разговору.

И тут наступило главное — Леля протянула букет. Казалось, Мария Петровна закричит от напряжения, нервы ее не выдержат. В букете — кинжал, о нем так просила Эссен. Словно в полусне, Мария Петровна увидела, как Эссен взяла букет, прижала к груди девочку, поцеловала. В ее больших серых глазах — напряжение, она понимала, кем рисковала подруга. И вновь обостренно прислушивается Мария Петровна к разговору Кати с надзирательницей. Быстрый детский лепет и неторопливые вразумительные слова надзирательницы. Осталось передать плед, начиненный, словно пирог, явками, деньгами. Предусмотрено все, что потребуется Эссен, прежде чем удастся скрыться за границу. Мария Петровна протягивает плед надзирательнице, боясь возбудить подозрения и в душе надеясь на удачу. Катя капризно отпихивает его, громко смеется, глядя, как надзирательница укачивает куклу. Правда, забавно. Женщина раскачивалась всем телом, крупной ладонью прихлопывая по воздушным оборкам. Плед проверять не стала, кивнула головой — чего, мол! Глаза подруг встретились, на плечо Марии Петровны легла теплая ладонь. Эссен благодарно улыбнулась. И опять не по-детски серьезное лицо Лели и опять оживленный смех Кати... Вот она, жизнь ее девочек!