— Мы еще увидимся, Комраков?
Он не ответил. Снег мягко похрупывал у него под ногами, и скоро все стихло.
В третий раз он пришел ко мне во сне. Пришел, сел возле моего дивана, на котором я сплю:
— Привет, старик!
Буднично так сказал, спокойно. И сразу же тоном упрека:
— Ты почему мне не пишешь?
Опять, словно я обещал, но не исполнил обещанного.
— Куда писать, Гена! Я не знаю твоего нынешнего адреса!
Я во сне понимал, что он умер, и в то же время сознавал, что его появление у меня естественно и правомерно.
— Как это не знаешь! — ворчливо произнес он. — Раз писатель, значит, должен быть осведомлен о всех тайнах бытия, тут и там. В этом суть и смысл твоей профессии, старик.
Я ничего не мог возразить ему. Действительно, должен быть осведомлен, но… не сподобился. Я чувствовал себя виноватым.
— Ты двигай мозгами, старик, двигай. Если не ты, то кто?
А я не мог понять, чего он хочет от меня: каких писем? И куда? И о чём?
— Ты должен написать, старик, — убеждающе говорил он.
— Не мучай меня, Комраков! — попросил я. — Не требуй того, что выше моих сил. Я делаю, что умею, и не более того.
Он разочарованно покачал головой и встал, и отдалился от меня, отстранился.
— Ты ещё придёшь, Комраков? — спросил я его, привстав на постели.
— Нет, — сказал он уже через пространство.
И повторил обречённо:
— Нет.
Я горестно осознал, что больше не услышу от него «Привет, старик!» — это переживание от утраты было так сильно, что я проснулся с ощущением глубокой вины своей… перед ним? или перед кем?
