Привет от царицы Савской - [6]

— Еще как бывает, — сделал я шаг к нему. — Вот ты, когда в молодости за девками бегал, то кого винил, если попадал?.. Красавицу? Или себя любимого?

Выставлять себя дураком мужик не решился. Только и хмыкнул:

— Ну, а сам-то?..

— То-то и оно, — мудро подытожил я. — Кобели, они всегда на своих хозяев похожи, так что все путем. Так держать!

Мужик совсем не оскорбился. Махнул рукой, будто осу от лица отогнал, и побрел прочь.

А уж самый курьезный случай случился вскоре после того. Конец мая был на дворе.

Нацелился я тогда на роскошного кобеля особо редкой в наших краях породы. Разыскал его на другом конце Москвы, в Коньково. Места там для охоты неудобные, больно уж открытые. Я их так, для «полноты отчета» инспектировал. И вдруг увидел этого красавца, глянул на хозяина и решил: игра стоит свеч. Кобель был японской породы — акита-ину. Мощная такая на вид «лайка» с грудью бойцовой собаки.

Запустил я стандартную разработку, все складывалось нормально. В момент «Х» у меня сзади, в багажнике, загрохотало, я спустил дверцу, Шеба юркнула ко мне в салон, я отъехал на километр, потом, тормознув и не заглянув в багажник, брызнул в «газовое окошко», чтобы кобель и сам не повредился, и не разворотил мне там чего с горя, — и поехал домой.

Приезжаю, открываю багажник… И просто глазам своим не верю, головой трясу и трясу и пытаюсь вытрясти из глаз все эти чудеса.

В багажнике у меня не акита-ину, а валяется там черненький такой, чугунный храпун… Французский бульдог! Валяется и явно собирается откидывать копыта.

У него седые волоски на морде. Старик! Как он не отстал от Шебы на этих своих раскоряках, на этих своих дверных ручках и сам запрыгнул в багажник — просто диво в Книгу Гиннеса! И что он там сделал с конкурентом-акитой, как его подменил, как оттеснил с дороги этого мощного кобеля… вообще, что там произошло, — так и осталось для меня загадкой, аномальным явлением.

Одно было вполне объяснимо — то, что, сделав этот великолепный спурт, тряхнув — да еще как! — стариной, он теперь собрался помирать. Дышал часто, вздрагивал и закатывал глаза.

У меня все внутри сжалось. Не заведя Шебу домой, я со всей компанией помчался в ветеринарку. И оказался прав: у французика совсем сдавало сердце. Его откачивали, кололи сульфокамфокаин и все такое. Попутно выяснилось, что у него и печень никуда. Три ночи я не спал, колол ему сам, что и как велели, еще дважды таскал его в клинику. В хорошие деньги встал мне этот храпастый мордатый дедок.

Хозяйка его тоже не сразу нашлась. Дня через три или четыре после того, как я развесил по коньковским углам собачьи дадзыбао. Я уже стал подозревать с тоской, не придется ли французику до конца его дней выплачивать пенсию в возмещение морального и физического ущерба… Пришла на встречу тощая полусонная девчушка лет семнадцати, с голым пупком и пирсингом в нем, на нижней губе и в носу. Будто еле волокла ноги. И хлопала глазами — еще более круглыми и тупыми, чем у ее чугунка.

Первое, что она сказала:

— А мне тут соседи сказали, что вы объявления повесили. И телефон ваш дали. Спасибо…

— Да, в общем, не за что, — ответил я, уже без всякой досады видя, к чему дело пришло.

— Только у меня денег сейчас совсем нет… Со стипендией худо, — так же полусонно проговорила она и стала смотреть мне в глаза.

А я стал делать вид, что мне все равно.

— Вот насчет вознаграждения… — потянула она дальше, — как скажете…

Ясно было, чего она больше всего хочет, пользуясь случаем и хорошим человеком. А у меня внутри, ниже пупка, кровь стала скисать и сворачиваться.

— Ты учись лучше. Чтобы стипендия была, — только и сказал я ей и прибавил: — Вот что еще. У него печень плохая. Ему специальный корм нужен — для старых собак с больной печенью…

— Ну, я не знаю… — потупилась девчушка и сделалась жалкой-прежалкой. — Он папин был… У меня сейчас с деньгами плохо… А папа умер четыре месяца назад…

Меня просто пригвоздило.

— Ты вот что. Ты приходи завтра на это же место, — велел я ей. — В это же время. Не сможешь, позвони…

Она посмотрела на меня с удивлением и надеждой:

— Не, я приду…

— Приходи. Я принесу что надо.

И не надо было объяснять ей, зачем приду.

На другой день я привез два огромных пакета лечебного питания для четвероногих цирротиков. В каждую ее руку по пакету. Девчушка опешила, ссутулилась под грузом и скисла.

— Ты его все-таки береги, — по-менторски сказал я ей. — Как отцову память хотя бы… Кончатся мешки, позвони — я еще подвезу. Нет проблем.

Она больше не позвонила.

Минуло лето, осень была более удачной и спокойной: мне было на руку, когда рано темнело и поздно светлело. Снежок раз-другой пошел, и я прикинул, что уже почти год, как злодействую, пора бы и меру знать, если не о чести речь. Вот год исполнится, решил я, и завяжу — обиды прошли, нервы успокоились, здоровья прибавилось, кое-какие деньги появились, да и в моих газетных кругах, наверно, все давно улеглось, если шеф, вообще, решился тогда красные флажки на меня развешивать… Скорее всего, он помалкивал: если бы правда вылезла с моей подачи, как ответный залп, вся история ему самому повредила бы не слабо. Это я теперь стал так думать.