Привет из Чикаго. Перевод с американского на русский и обратно - [6]
Поскольку мы в целом обсуждаем безопасность, сегодня в госпитале (стационары и поликлиники здесь называются одинаково госпиталем) уборщик, что уже выставил табличку на полу около лифта: «влажный пол», поддерживал меня за руку до самого лифта, чтобы что-то не случилось.
Четыре новых рабочих мест для дежурных около лестниц в симфоническом центре – из той же оперы.
С другой стороны, мне ли критиковать повышенное внимание к безопасности, когда именно острый фокус на всеобщее знание средств безопасности спас мне жизнь.
Дело было так. 11 сентября 2001 года я оказалась в Колорадо, где в городе Голден находится основная кузница металлургов – Colorado School of Mines и куда я, как и представители других спонсорских компаний, приезжала два раза в год слушать полугодовые отчеты студентов и аспирантов.
На телевизоре гостиничного кафе за завтраком (разница времени с Нью-Йорком – 2 часа) увидели, что самолет врезался в одну из башен Близнецов. Были уверены, что это авиа авария. Пошли в университет – узнали про последующие нападения. Было жуткое ощущение опасности войны. Продолжение заседания отменили, все срочно стали разъезжаться, но самолеты и поезда отменили (как выяснилась, на несколько дней), стали искать попутчиков, чтобы уехать на машинах.
До нашего Восточного Чикаго, где располагался наш исследовательский центр, было 1300 миль, более двух тысяч километров. Я уже начала водить самостоятельно от дома до работы, но не смела думать, чтобы взять машину в рент и ехать одной. Плюс я упустила момент, когда уехали знакомые из нашего Центра. Увидела молодого сотрудника отдела применения, который недавно поступил к нам как раз после защиты диссертации в Colorado School. Мы не были знакомы, он работал на другом этаже, и мы редко общались с его группой, но он был для меня единственным спасением, и я попросилась к нему в машину. Потом узнала, что его звали Шрирам. Он спросил:
– А ты водить умеешь?
Я кивнула головой, не очень правда уверенно, и мы поехали. Дорога шла через штат Небраска и была чрезвычайно скучной. После обеда (мы рано выехали, и он вел терпеливо много часов) Шрирама потянуло в сон, и он сказал:
– Я посплю, теперь ты веди.
Передо мной простирался совершенно прямой хайвей, но по нему сплошным потоком мчалось множество грузовиков со скоростью 80 миль, которую я тоже должна была поддерживать. Когда Шрирам через пару часов проснулся, я вышла из машины с белыми от напряжения руками.
Приняли решение ехать до темноты и заночевать по дороге. Ужинать пошли в ресторан при гостинице. Я была ужасно голодной, заказали какое-то мясо, никогда после не встречала такое, какие-то жареные кружочки мяса вроде кусков шашлыка, но в какой-то оплетке. Я наверно ухватила слишком большой кусок, и эта окружающая мясо пленка перекрыла мне дыхание. Я даже не кашляла, а стала задыхаться, потеряла голос и без звука прошептала сидящему напротив меня Шрираму:
– Я умираю.
Хорошо, что Шрирам время от времени поглядывал на меня. Он тут же подскочил и оказался сзади меня. По-видимому, он дал знак официанту, который подскочил спереди, помог мне встать и поднял мои руки, в то время как Шрирам больно, очень больно нажал мне в область желудка под ребрами, Я до сих пор помню, как вылетела из меня пленка, и ко мне вернулись дыхание и голос.
Когда я рассказывала эту историю в гостях у Миши, Беня сказал (ему было 12 лет):
– Это называется Маневр Хеймлиха, нас этому в школе учили.
Двое наших с Юрой знакомых умерли в разных пунктах питания Москвы от асфиксии, вызванной перекрытием дыхательных путей кусками пищи. А здесь оказалось, что с этим знакома и Анечка, которая училась далеко в Калифорнии, и все американцы вокруг – общая грамотность.
С годами мы стали общаться с Шрирамом и его группой чаще, сделали совместную работу и опубликовали статью. И каждый раз, когда я встречаю его, вместе с улыбкой приветствия мысленно обращаюсь: «Спаситель».
О нашем американском жилье
В прежней своей жизни я до тридцати пяти лет боролась за самое сокровенное – хорошую квартиру. Добилась, потом лет десять заполняла квартиру мебелью.
Как я описывала в своих заметках, до моих девятнадцати лет мы жили всей семьей на втором этаже ткацкой фабрики в комнате коммунальной квартиры с удобствами во дворе. Потом мы с Юрой и Мишей жили в комнате большой коммунальной квартиры в доме с удобствами, но на четвертом этаже без лифта. Через три года переехали в немного меньшую комнату, смежную с проходной, где жили мама с Валей, но в отдельной для наших семей квартире.
Позже мама с Валей переехали, и в этой квартире на третьем этаже пятиэтажки мы жили двенадцать лет. Потом, после ряда фантастических промежуточных обменов, съездов-разъездов, мы оказались на Молодежной улице, и это было верхом мечтаний. Трехкомнатная квартира «сталинского» типа, в которой вскоре, из-за ранней Мишиной женитьбы, остались с Юрой вдвоем.
В первой по ходу комнате, условно гостиной, где иногда собирали друзей. Поскольку мы считали необходимым благодарить судьбу за «добытую» квариту, в бывшей Мишиной комнате помещались сменяющие друг друга «постояльцы»: друзья, приезжающие в столицу или проезжающие ее. Жили мы с Юрой, в основном, в дальней самой большой комнате, где располагалась наша тахта и письменные столы.
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.