Привет эпохе - [5]

– Нам действительно нужны журналисты. Но потянешь ты работу или нет, я не знаю. Поэтому решение будет таким. Возьмем тебя в штат с испытательным сроком. Справишься – будешь работать. Нет – поедешь восвояси. Ну как, согласен?

– Еще как согласен, спасибо. Я справлюсь, вот увидите. А когда приехать можно? Мне же надо домой съездить, родителей предупредить…

– Вот и поезжай, предупреждай. Как сможешь, возвращайся. Глядишь еще, папа с мамой тебя никуда не отпустят. Да ты не беспокойся, – заметив мое явное смятение, успокоил редактор. – Никуда твоя вакансия от тебя не убежит. Раз обещал, возьму.

Что творилось дома, когда я объявил о своем решении! Мама тайком плакала, но мои заверения, что без газеты я своей жизни не мыслю, молчаливо одобряла. Отец, сначала выдав несколько нелестных эпитетов по поводу моего характера, жизненных взглядов и умственных способностей, сказал с горечью: «Что люди скажут? Ребенок из родительского дома на чужбину едет работать». После этого он попросту перестал со мной общаться. В этой гнетущей обстановке, не ведая, что ждет впереди, и покидал я отчий дом. На душе было скверно, тревожно. И радостно.

ГЛАВА 2

Областной город Андижан свои объятья мне раскрывать не торопился. Новые коллеги встретили меня сдержанно. Когда редактор «Андижанской правды» Рубен Акопович Сафаров представил меня заведующему отделом культуры и информации Марку Михайловичу Кошеватскому, тот лишь голову склонил – подчиняюсь, мол, принятому руководством решению. Но мне было не до самокопаний и тонких психологических нюансов. После геологического дурдома, областная редакция казалась мне храмом журналистики. Люди здесь вкалывали с утра до вечера. И не мудрено. В тот период областную ежедневную газету делали всего-навсего шесть журналистов. А если точнее, то пять, плюс новичок. И хотя я старался изо всех сил, проку от меня, как теперь понимаю, было совсем немного. В редакции засиживался допоздна, идти в общий номер гостиницы, где поселился, не хотелось. Там вечерами резались в карты командировочные, пили дешевый портвейн, а радиорепродуктор не выключался и звук в нем не регулировался. Через неделю я получил первое самостоятельное задание. Надо было поехать в колхоз и подготовить репортаж о клубной самодеятельности. «Секретарь парткома колхоза в курсе, так что он тебе данные даст» – вот и все напутствие, которое я получил от своего непосредственного начальства. Колхозный «партайгеноссе» ожидал, вероятно, увидеть маститого мастера пера, но никак не мальчишку, предъявившего красную книжицу-удостоверение. Он долго вертел в руках мой документ, даже колупнул ногтем обложку, потом, смирившись и, следуя неукоснительным законам гостеприимства, завел меня в комнату, где уже был накрыт стол.

– Спасибо, я не голоден. Мне бы поговорить с вами, – робко попытался я отказаться от угощения.

– Э, нет, – живо отреагировал секретарь парткома. – Сначала обед, потом разговоры. Если не кушаешь, значит фейлетон (он именно так и произнес) писать хочешь.

– Ну почему обязательно фельетон? Просто мне хотелось бы сначала с вами побеседовать, в клубе побывать, с руководителем самодеятельности познакомиться…

Но меня уже никто не слушал. Какие-то люди подносили к столу все новые и новые блюда, придвинутый ко мне стакан уже был полон водкой. За столом сидело человек шесть-семь, они о чем-то говорили на родном языке, а я проклял себя за то, что вместо прилежного изучения в школе узбекского языка, сбегал с уроков и беспечно гонял на спортплощадке в футбол. Попытка незаметно передвинуть стакан в сторону успехом не увенчалась, меня тотчас уличили в антиобщественном поступке и я вынужден был глотать обжигающую горло и нутро жидкость. Алкоголь меня не брал, так я был напряжен. Наконец, эта пытка обедом закончилась и мы отправились в громадный сарай, важно именуемый здесь дворцом культуры. Вечером, добравшись до редакции, уселся за пишущую машинку и на удивление легко настрочил репортаж. Через день, когда материал уже был опубликован, удостоился всяческих похвал начальства за свежесть взгляда, необычность изложения и еще за что-то. Эти похвалы ничуть меня не грели, скорее – обжигали. Уж слишком явственно увидел я перед собой бывших коллег по «Геологоразведчику Узбекистана»: большинство из них не в состоянии были написать и строчки без алкогольного допинга. В тот день я дал себе зарок, которому, кстати, свято следую и по сей день – под воздействием алкоголя к письменному столу даже близко не подходить.

ВСЕХ ОБОГРЕТЬ

Анну Васильевну Мальцеву, юную вдову погибшего моряка – Героя Советского Союза эвакуировали в Андижан из блокадного Ленинграда. Здесь она закончила педагогический институт, стала работать в школе, снова вышла замуж, родила дочь, похоронила мужа, скончавшегося от многочисленных фронтовых ранений. Школ тогда в Андижане было немного, Анну Васильевну знал, что называется, весь город. Бывшие ученики ее обожали, не забывали, окончив школу, навещать, и непременно с цветами. К Анне Васильевне меня привел коллега по работе, когда я уж совсем отчаялся найти себе съемное жилье.