Привет, Апрель! - [33]

Потом в реке искупался. Вышел из нее и забыл, где брюки оставил. Обмотался простыней и отправился на поиски. А по пути гадалку встретил. Позолоти ручку, говорит. Сунул было руку в карман — а штанов-то нет. Нет ничего, говорю ей. А она: «Ох уж эти туристы, вечно накупаются в реке Забвения, так и остаются без памяти. И гадай им за просто так! Вот наказание-то мне, карма беспробудная! Сколько тут нахожусь, ни монетки не заработала. Эх, что ты будешь делать! Давай руку, так погадаю».

И нагадала мне, что рано мне к черту, не в этот приезд. Пока, говорит, ходи на экскурсии, а коль понравится наш край, переезжай насовсем. Ты что-то такое натворишь тут, говорит, что после тебя грядут большие преобразования. Вот когда все устаканится, можно и возвращаться. Или не возвращаться — у тебя, мол, свобода воли есть, ты сам и решай.

А я и подумал, если тут есть что натворить, так это только к лучшему. Скучать не получится, засидеться на одном месте тоже. И отправился дальше.

Увидел я на развилке указатель: «Умница, хозяюшка, стряпуха и портниха — девуся Ягуся». Решил к ней, к рукодельнице, за брюками и зайти, хотя и неудобно было — мужчина, полуодетый, в простыне, перед дамой… Но делать было нечего.

И очутился я перед избушкой на кривых ножках, в которой Ягуся живет. Стучу, открывает красавица молодая. Баньку растопила, ужином накормила. Я еще подумал, а чего всё так просто, как в сказке. Подозрительно. Но так понравилась она мне, что сил сопротивляться нет! Я только было собрался ее поцеловать, как она мне: «Ты сначала поработай, кольцо мне принеси из ведома-неведома, незнамо откуда, тогда подумаю». А я так возмутился — вот везде одно и то же, что тут, что в родном краю! Так надоела мне эта условная любовь, что я ей сказал: «Да ну тебя, пойду я лучше дальше». А она так разозлилась, аж волосы поседели, руки в крюки превратились, из ноздрей пар повалил, глаза кровью налились, и стала она похожа на настоящую бабусю. И тут как обрадовалась она! «Спасибо, — говорит, — а то я умаялась, все никак не могла собой стать. Приходилось девицей прикидываться, молодцев испытывать. Ты думаешь, хоть кто-то отказал мне до тебя? Все как миленькие отправлялись в это ведомо-неведомо, никто не додумался противиться мне. Мне ж послушание тут дали: навечно мучиться не в своей шкуре и жизнь мужчинам усложнять чудны́ми капризами. А это совсем не в моем нраве-то, я ж добрая, на самом деле, помогающая. Спасибо тебе. На вот тебе яблочко, иди за ним, оно тебя к Кощею приведет». Ты яблочко, говорю, сама съешь, а мне брюки лучше сшей. Но она уже дверь закрыла и избушку ко мне неприличным местом развернула.

Вот незадача, думаю. Но пошел-таки за яблоком. Иду в простыне, как в тоге, а навстречу три друга — в таких же. И у каждого из них на тоге по букве вышито: С, П, А. Откуда, спрашиваю, вы? Из Греции, отвечают. «Ученые-мыслители мы. Приехали изучать основы местной морали, этики и философского мировоззрения. Да только всё так дьявольски интересно здесь, что уезжать мы не собираемся, пока до конца не осмыслим. Пришлось с древних времен задержаться, и теперь мы знаем, что ничего не знаем». Ну, что ж, каждому свое, думаю, главное, чтобы любил человек свое дело! И пошел дальше.

Шел-шел и пришел. К Кощею привело меня яблочко. Он что-то в тот час не в духе был — хандрил, по его словам, уже тысячелетий сто. Чего-то потерял, а чего забыл. Я спрашиваю, в реке Забвения что ли искупался, может, плавки потерял? Нет, говорит, не купался, всё мое при мне. Что-то другое найти не могу, покоя нет. Мол что-то важное, жизненное… Думали-думали, не придумали. Так я и ушел. Заблудился я в лесу, к тому же, чувствую, проголодался. Вот яблочком волшебным и закусил. Утолил голод, только кожура в зубах застряла. А тут еще ночь спустилась, пора на ночлег устраиваться. Плюхнулся я под дерево, и подо мной что-то хрустнуло. Смотрю, яичко раздавил, вот неуклюжий я. А из-под скорлупки зубочистка виднеется. Вот, думаю, повезло! Поковырял в зубах, а она сломалась. Нет, не повезло, думаю. И тут из яйца дымовое облако вылетело, а из него голос Кощеев мне и говорит: «Спасибо тебе, вот что я искал — смерть мою! Наконец-то! Освободил ты меня. Держи корону в награду. Скоро рассвет, выберешься из леса, не волнуйся». И испарился.

Когда солнышко встало, побрел я по чаще, пока не набрел на болото. А с островка посередине трясины лохматая девушка на меня смотрит. Тяжело дышит, хрипит, глаза по сторонам бегают и когти растопыривает. Растерялась, милая; не иначе, как расческу потеряла. Так жалко ее, растеряшу, стало. Красивая ведь, а так запустила себя. Волосы нечесаные, ногти грязные, лицо чумазое, в какие-то лохмотья одетая. Что, говорю, девица, одиноко тебе тут? Никто не приголубит, никто к сердцу не прижмет, никто не позаботится? Ну-ка, дай я тебя в порядок приведу. Умыл ее, прическу сделал, обнял ее крепко и корону на голову надел. Королева, говорю, не меньше! Она прямо на глазах и расцвела! Ахнула и мне на шею бросилась. Спасибо, говорит, я о таком и не мечтала. И похромала в лес, а за ней лягушки с пиявками, словно свита. «Как звать хоть?» — кричу. «Кикимора», — донеслось эхом.