Приватизация по-российски - [16]

Спрашивается: а можно было бы выстроить абсолютно справедливую схему? Абсолютно подконтрольную государству? Чтобы каждый розданный ваучер попал на нужный объект, чтобы не было заниженной цены, чтобы все получили относительно поровну? Теоретически, наверное, да. Практически же в России в конце 1991 года такая схема была невозможна. Потому что размах вмешательства государства в процесс приватизации и степень контроля со стороны государства над этим процессом зависели от потенциала этого государства. Если хотите, от потенциала насилия.

Ведь то, что мы сделали в рамках своей схемы, тоже было своего рода насилием — насилием над естественно идущим процессом стихийной приватизации, над интересами элиты общества. Масштаб примененного насилия вызвал дикое сопротивление. Тем не менее нам удалось устоять и свою схему реализовать. А это значит: масштаб нашего вмешательства и примененного насилия был адекватен политическому потенциалу государства, нашим возможностям.

Попытка же добиться большего, осуществить кристально чистую и честную приватизацию нарушила бы соотношение сил в обществе и привела бы к опаснейшим политическим потрясениям. Для осуществления такой приватизации нам бы пришлось пересажать всех директоров и всех начальников. Или хотя бы половину из них — в расчете на то, что половину пересажаешь, вторая заткнется. Не знаю, хорошо ли, плохо ли, но российский государственный аппарат к таким мерам насилия готов не был.

Я совершенно убежден, что российское государство, существовавшее не в картинках, нарисованных Гришей Явлинским, а в реалиях 1992–1993 годов, в принципе не могло сделать большего на ниве приватизации, чем то, что сделать удалось: бескровно уйти от величайшей опасности тех лет — стихийной приватизации.

ГЛАВА 2. МАССОВАЯ ПРИВАТИЗАЦИЯ

Максим БОЙКО КАК ПРОТАЩИТЬ ВЕРБЛЮДА СКВОЗЬ ИГОЛЬНОЕ УШКО

ДИРЕКТОРСКИЙ КАПИТАЛИЗМ

Вспомним: на дворе — канун 1992 года. “Умные головы” по телевизору, в газетах, в представительных собраниях озабоченно дискутируют на тему: готова ли Россия к рынку? Всерьез обсуждается проблема: а можно ли вообще в нашей стране проводить приватизацию? Поймут ли “наши люди”, что такое аукцион? Это сегодня подобные сентенции кажутся по меньшей мере смешными. А тогда… Осененные степенями и званиями ученые люди глубокомысленно рассуждали о том, что рынок — это не для нас; озабоченно отыскивали некий “третий путь”, по которому должна пойти Россия.

На фоне всей этой теоретической дичи в стране вовсю развернулась спонтанная приватизация. Директора предприятий, руководители министерств и ведомств действовали в полном соответствии с экономической логикой: делали свой маленький (а кто и не очень) бизнес. Правда, они не могли извлекать личную выгоду законным путем. Хотя они и контролировали предприятия, но не были их владельцами и потому не могли получать прибыль открыто, законно. Поэтому заключались контракты на продажу продукции по заниженным ценам, помещения и производственное оборудование сдавалось в аренду подставным фирмам, выдавались кредиты, которые потом не возвращались, и т. д. — все это, конечно, с учетом личной заинтересованности директора. И пока “ученые мужи” дискутировали о том, поймет ли русский народ, что такое прибыль и дивиденды, самые шустрые представители этого народа уже энергично преумножали свои доходы, пуская на ветер формально остававшуюся государственной собственность.

Масштабы бесконтрольного воровства росли и ширились, и власть, сознавая, что надо вмешаться, не понимала, как это сделать. Было понятно, что грабежу попустительствовать нельзя. Но, с другой стороны, было совершенно ясно, что остановить этот разгул административным путем тоже невозможно: силы-то уже не те.

Однако мы прекрасно отдавали себе отчет, в какой системе координат оказалась страна, понимали, что только законная, хорошо организованная приватизация может остановить приватизацию спонтанную и воровскую. Однако для того чтобы директора, вкусившие уже плодов стихийной приватизации, приняли этот вариант, нужно было идти на существенные уступки им. Единственный выход виделся в том, чтобы превратить директоров в настоящих собственников: дать им законное право получать доход от предприятий, которые они контролируют. А заодно сделать их ответственными за все, что происходит на этих предприятиях. Иными словами, директора надо было превратить в акционера.

Нет, это была не слабость. И не ошибка. Это был единственно возможный в той ситуации политический компромисс, на который мы шли совершенно сознательно и преднамеренно. Ведь с начала 1992 года фактически главным был политический вопрос: позволит ли “директорский корпус” продвигаться гайдаровским реформам? Это сейчас директора утратили роль мощнейшего политического клана, а тогда их сила казалась почти абсолютной. Было ясно, что провести приватизацию, а по большому счету и всю реформу, наперекор их воле невозможно.

Кроме того, надо было учитывать не только фактор политической немощи власти, но и организационную слабость только что сформированного российского правительства. У новых людей, пришедших во власть, было понимание общей логики реформ, но не хватало опыта организационной, аппаратной работы. Старые же аппаратчики поначалу совсем плохо понимали новые задачи и нередко саботировали их решение: кто втихую, а кто и открыто. Мы прекрасно отдавали себе отчет в наличии этих ограничений — и политических, и организационных.