Притяжение Андроникова - [9]

Последний довод Андроникова был такой: у него нет денег.

– Это не беда. Клуб оплатит вам проезд, даст гонорар за выступление, – уговаривал я.

Андроников заколебался и дрогнул. Я усилил натиск.

На другой день он окончательно решился, уладил свои дела, и мы вместе отправились в Москву.

В дороге Ираклий Луарсабович между прочим рассказал, как он однажды испробовал свое уменье имитировать голос Толстого и эта проба чуть не окончилась бедой. Андроников «готовил Толстого» втайне от него самого и от его родных. Однажды он поехал из Детского Села в Ленинград с сыном А. Н. Толстого Никитой, который вел машину. Андроников сидел сзади. Никита любил ездить быстро, и ему постоянно влетало за это от отца. На этот раз Алексей Николаевич остался дома, и Никита погнал машину с большой скоростью. Где-то на полпути Ираклий Луарсабович внезапно сказал голосом Толстого: «Никита, опять ты гонишь сломя голову. Сколько раз тебе говорить…» Но тут же Андроникову пришлось уже своим «не своим» голосом закричать: «Держи руль!» – потому что, услышав отцовский голос, Никита в ужасе обернулся, автомобиль вильнул, и они едва не слетели с ним в канаву. После этого Ираклию Луарсабовичу уже пришлось показать свое искусство в полном объеме детям Толстого, они рассказали отцу, и, наконец, Андроников вынужден был по настоянию Алексея Николаевича исполнить свой номер и перед ним самим. Толстой был в восторге, кидал свою шляпу на пол и кричал жене:

– Туся! Он придет к тебе ночью, и ты не узнаешь, что это не я!

Вечер Ираклия Луарсабовича устроили не в самом клубе, а в здании правления Союза писателей, в так называемом кинозале, где тогда проходили собрания писателей. Зал был невелик, мест на 200–250, но в ту пору этого хватало. Андроников очень волновался. Он уговорил меня сказать вступительное слово, и я представил его москвичам. Должен заметить, что полное значение и смысл искусства Ираклия Луарсабовича тогда не были мною вполне оценены и поняты, и я говорил преимущественно о его необычайном мастерстве имитации. Лишь позднее вырисовалось передо мною, что имитация не самое главное в его искусстве, а лишь одно из средств, хотя и необходимое и важное.

Ираклий Андроников не копирует людей, которых изображает, не списывает свои сцены с натуры. Его работа – подлинное творчество. Свои рассказы он сочиняет, они не истинное происшествие, случай из жизни, копия действительности, а художественное произведение. Он рассказчик не в житейском смысле (вот-де интересно рассказывает о том, что видел или что пережил) и не эстрадный исполнитель, а сочетает в себе писателя-новеллиста, устного рассказчика и актера. Его сцены, перемежаемые комментарием, подчиняются законам художественного произведения, в них налицо отбор материала из потока фактов и впечатлений, преображенных его творческой фантазией, создание характера, человеческого образа, преувеличение, подчеркивание необходимого, вымысел, сюжет и композиция, тщательная стилистическая обработка. Меняет ли дело то обстоятельство, что Андроников записывает свои рассказы лишь после того, как много раз их расскажет в разных аудиториях, выверит, отшлифует и «обкатает» перед слушателями?

Я видел Ираклия Андроникова то редко, то часто, мне довелось слышать в его исполнении рассказы о многих и многих людях. Всегда там, где появляется Андроников: в Гослитиздате, в «Советском писателе», в Доме литераторов, – вокруг него образуется «род веча», люди оставляют на время работу и слушают и просят что-либо рассказать, все равно старое или новое.

Людей, которых Ираклий Луарсабович намечает представить, заинтересовавших его, он берет на прицел, изучает самым тщательным образом, пока не овладеет человеком вполне, как художник, пишущий портрет, или скульптор, лепящий бюст. Помню, я встретил как-то Андроникова на Тверском бульваре в погожий летний день. Мы обменялись несколькими вступительными к разговору словами, осведомившись о здоровье друг друга, о семьях, как вдруг Ираклий Луарсабович, всегда исключительно вежливый, прервал меня на полуслове:

– Ради бога, извините, Федор Маркович, я должен вас покинуть. Там стоит Пастернак, я его упущу. Я побегу к нему. Я его сейчас делаю.

И он действительно помчался со всех ног к выходу с бульвара, помахав мне рукою на прощанье.

Я посмотрел вслед и увидел, как он, уже перейдя на шаг, приблизился к Борису Леонидовичу Пастернаку, который, ничего не подозревая, рассматривал какую-то афишу на стене возле Камерного театра (ныне Театр имени Пушкина). Андроников заговорил с Пастернаком, и немного погодя они двинулись к Никитским воротам.

«Ах ты хитрец», – подумал я.

Спустя месяц или два Андроников в одной из своих сцен-рассказов в писательской среде с необычайным искусством изобразил Пастернака, его, казалось бы, неповторимый стонущий голос, манеру и стиль, передал самый дух его мышления и устной речи.

Но вернусь назад. Итак, в кинозале прошел первый вечер Андроникова. Он имел большой успех. Я счел свою миссию выполненной, обратился к своим издательским и литературным делам и на некоторое время потерял Ираклия Луарсабовича из виду. До меня доходило, что его стали тут же приглашать выступать в Центральном Доме работников искусств, в Доме печати, тогда еще, кажется, не переименованном в Дом журналиста, во Всероссийском театральном обществе, в Доме ученых. В общем, Андроников «пошел». Он был приглашен к Горькому.