Присяжный - [43]

– А как же, отказ невозможен.

– Значит, дело решено, и я, с вашего позволения, напишу то, что надлежит.

Вахмистр присел к письменному столу, набросал несколько слов на гербовой бумаге, потом почтительно поклонился и вышел. Оставшись один, де ла Сутьер выпрямился; глаза его блестели, лицо преобразилось, и в первый раз после долгого времени на его губах показалась улыбка.

– Действительно, есть Бог на небесах! – воскликнул он восторженно. – Само Провидение помогает мне выбраться из бездны, в которую я попал. Я буду присяжным в этом роковом деле и, бесспорно, смогу оказать влияние на моих товарищей. Впрочем, сознание истины придаст мне красноречия в их присутствии. Мне удастся их убедить, я спасу несчастного. Да, я спасу его и сохраню свою тайну! Боже, благодарю тебя!

XIII Женни Мерье

Около двух месяцев Пальмира де ла Сутьер провела в Лиможе, в монастыре, где когда-то воспитывалась. Но теперь мирное счастье ее молодости было для нее навек утрачено. Ее прежние подруги уже покинули монастырь, монахини, которых она знала, перебрались в другие места. Девушка чувствовала себя чужой в стенах святого дома, откуда не выходила ни на минуту и где ее никто не посещал. Тягостное одиночество, в котором она проводила свои дни, смертельно подавляло ее.

Для Пальмиры не остались тайной ужасные последствия того, что произошло возле брода. К счастью, она узнала жестокую правду не в одночасье. Лишь спустя несколько дней после приезда в монастырь до нее дошел слух о смерти сборщика податей и аресте Франсуа Шеру. В этих слухах было много непонятного, но некоторые обстоятельства оставались несомненны, а именно: она была единственной причиной преступления, ее отец был убийцей, Франсуа Шеру арестован напрасно. Это тройное убеждение наводило на нее глубокое уныние, и она еще яростнее соблюдала строгие монастырские правила. Она подолгу не сходила в сад, а оставалась запертой в своей келье, не навещала ни других пансионерок, ни монахинь, не пропускала ни одного богослужения и с глазами, полными слез, молилась с таким усердием, которое удивляло даже ревностных монахинь. В монастыре говорили, что Бог посетил сердце мадемуазель де ла Сутьер, и, быть может, уже подсчитывали, какой капитал принесет она с собой при пострижении.

Душа Пальмиры действительно была ранена, ее терзала глубокая печаль. Ее грусть не была уже томной меланхолией, неопределенным беспокойством праздной девушки, которая предается причудливым мечтам болезненно настроенного воображения. Это было страдание, совершенно ясное и с острой болью, которая не давала ни минуты покоя. Не то чтобы Пальмира питала серьезную привязанность к Бьенасси – их отношения теперь представлялись ей смешным ребячеством, но она оплакивала его единственно потому, что считала себя виновной в его смерти. Она упрекала себя за поступки, за которые так дорого поплатился Бьенасси и которые могли еще очень дорого обойтись ее отцу. Ее пылкое воображение беспрестанно рисовало ей грозные картины. Ночью ее сон прерывался криками ужаса, днем она ходила взад-вперед по келье с растерянным видом, задыхалась от волнения и успокаивалась, только пролежав несколько часов распростертой на полу церкви.

Эти приступы отчаяния, повторявшиеся все чаще, повлияли на здоровье бедной Пальмиры, однако де ла Сутьер, казалось, не переживал о ней. С тех пор как она поселилась в монастыре, он писал ей всего два-три раза, в немногих и неопределенных словах внушал ей мысли об осторожности и раскаянии и сообщал о своих многочисленных поездках.

Однажды Пальмира, небрежно одетая, сидела в мрачном унынии в своей келье. Постучавшись, к ней вошла монахиня с известием, что девушку спрашивают в приемной. Не вставая, Пальмира спросила:

– Это швея, которую я не хочу видеть и которая упорно пытается встретиться со мной в монастыре? Если это она, то потрудитесь, любезная сестра, сказать ей, что я никого не принимаю.

– Вы совершенно правы, что не хотите видеть свою гостью: она пользуется в городе дурной славой, но сегодня не она спрашивает вас, а двое мужчин, из которых один пожилой и чуть ли не…

– Папа! – воскликнула Пальмира, вскочив с места.

Монахиня утвердительно кивнула.

– Папа! – восторженно повторила девушка. – Он наконец вернулся! Он вспомнил обо мне! Пойдемте, любезная сестра, пойдемте скорее!

Она уже переступила через порог, но тут ее остановила монахиня.

– Неужели вы в таком виде решитесь показаться в приемной?

– Ах, боже мой! Где моя голова? Я совсем забыла, что не одета.

Приодевшись на скорую руку, Пальмира сбежала вниз. Приемная была полна людей – как посетителей, так и монахинь, которым позволялось видеться с мирянами под надзором старой послушницы. Тихий говор людей сливался в один общий глухой гул. Входя, Пальмира окинула комнату беглым взглядом, забыв опустить кончики пальцев в кропильницу у двери, чем заслужила безмолвный укор от сопровождавшей ее монахини. В дальнем углу стояли де ла Сутьер и Арман Робертен.

Пальмира не удостоила должного внимания своего пламенного поклонника, при его виде бледные щеки девушки лишь слегка порозовели. Все ее мысли были обращены к отцу, она заметила, как сильно он изменился за последнее время: ввалившиеся щеки, тусклые глаза, желтый цвет лица – его с трудом можно было узнать. Девушка чуть не вскрикнула от ужаса, однако сдержалась и подошла к отцу вся в слезах.