Присутствие духа - [23]

Воля на ходу тихонько закряхтел от боли, мать на миг приложила руку к его щеке, как бы унимая боль. Жена доктора поравнялась с Екатериной Матвеевной и, сочувствуя ей, прошептала:

— Еще и война!.. Еще и война!..

Наверно, ее слова значили, что это уж слишком: на мир, где было больно и тяжко рожать, где люди страдали от зубной боли, знали еще множество невзгод, обрушилась война. И ведь прежние беды все остались — огромная новая лишь добавилась к ним…

Санитарный поезд, которым уехал Гнедин, оказался последним поездом, ушедшим в тыл. Перед отправлением ночного дополнительного эшелона, которым рассчитывали уехать люди, переполнявшие вокзал и вокзальную площадь, на станцию поступили сведения, что немцы перерезали путь, сбросив парашютный десант и разбомбив железнодорожное полотно северо-восточнее города. По станционному радио объявили, что отправление поезда откладывается на неопределенное время… Стадо ясно: надеяться здесь, на станции, больше не на что.

И тогда очень многие, бросив вещи, устремились к шоссе, надеясь, что их посадят там в попутные — военные или гражданские — грузовики, а на худой конец собираясь шагать пешком на восток сколько хватит сил.

Среди тех, кто ринулся к шоссе, были Воля с матерью и Машей, Бабинец с сыном и тетей Пашей, доктор с семьей, Рита с матерью и сестрой. О том, что и Рита движется в том же направлении, Воля не знал, хотя они были друг от друга не более чем в ста метрах. Но их отделяла плотная масса людей, а была глубокая, безлунная ночь.

По темному шоссе медленно двигался поток грузовиков, подвод, отступающих частей, беженцев, которые, влившись в поток, не могли уже бежать на восток, а могли лишь брести. Даже по обочинам шоссе нельзя было идти быстро, — казалось необъяснимым, почему впереди люди шагают медленно, что мешает им ускорить темп.

По середине шоссе время от времени проезжали на малой скорости грузовики, до отказа наполненные стоящими, прижавшись друг к другу, красноармейцами. Видно было: и одного лишнего человека не вместить в такой грузовик. Потом проехали одна за другой две крытые полуторки, груженные чем-то. Во второй между двумя автоматчиками, сидевшими у заднего борта, оставалось как будто немного свободного пространства. Едва Воля успел это заметить, доктор впереди него крикнул:

— Товарищи, возьмите ребенка! — и, приподняв мальчика, протянул автоматчикам, и те взяли его без слов.

Машина укатила вперед, люди сомкнулись на месте, где она только что стояла.

Доктор, взяв под руку жену, громко проговорил:

— Какое счастье!

Маша, которую Екатерина Матвеевна несла на руках, тихонько попросила:

— Вы меня так, тетя Катя, не отдавайте…

— Не отдам, маленькая, нет! — быстро ответила Екатерина Матвеевна, приглушая голос, чтобы жена доктора не услышала этого.

Машины больше не обгоняли их, они продолжали идти так же медленно в плотной толпе, во тьме глубокой и душной июльской ночи. Но если в первые минуты своего пути по шоссе они не знали решительно ничего о том, что происходит впереди, на расстоянии километра или сотни метров, то теперь им уже кое-что было известно.

Вероятно, вести передавались из уст в уста, от передних к задним, как в длинной очереди, — среди тех, кто уходил сейчас на восток, многим случалось стоять в очередях. Скорее всего, так именно и дошло до Воли и шагавших с ним рядом, что у моста через реку (до него оставалось еще около восьми километров) скопились машины с войсками и военным имуществом, которые на тот берег пропускают прежде, чем гражданских. Поэтому и движение небыстрое.

По этому самому шоссе, кое-где приближавшемуся к железнодорожной колее, Воля ездил когда-то с отцом в «эмке» к этой самой реке, на пляж между мостом и лодочной станцией. Но сейчас он не понимал, что все движутся к тому мосту, под которым они с отцом проплывали в лодочке, как не узнавал и шоссе. Устав, люди шли молча, в какие-то минуты тишина вокруг не нарушалась ничем, кроме звука шагов. Вдруг негромко заплакала жена доктора:

— Я его отправила в одном костюмчике и сандаликах, даже рубашечки ему на смену не дала, — говорила она, будто опомнясь. И спрашивала мужа и тех, кто шел рядом: — Что он наденет, когда костюмчик загрязнится? Кто его будет купать? Где он будет спать, чем накрываться?.. А осенью, а зимой… — Ей сдавливало горло.

Доктор отвечал терпеливо, мягко, размеренным голосом, привыкшим увещевать:

— Выдадут ему валенки, выдадут тулупчик, не озябнет он, поверь мне…

— Да? Ты знаешь? — спросила она так, будто доктор мог знать это точно.

Он начал ей отвечать, и тут все заглушил взрыв, раздавшийся впереди них и как будто повторенный эхом. А может быть, это был второй взрыв, чуть-чуть меньшей силы, вслед за которым возник новый, как бы порожденный им звук, приближавшийся, усиливаясь и ускоряясь. Он напоминал шум ветра, мчащегося во весь опор по кронам мачтовых сосен, но и отличался от него. Это распространялась весть — подхватывалась, повторялась, отбрасывалась назад. И вот докатилась до них:

— Мост взорван!!!

И, поразив, продолжала свой путь, звучала теперь уже за их спинами, пока не достигла конца растянувшейся по шоссе колонны: в хвосте шагал пехотный батальон, отступавший на новый рубеж.