Приступить к ликвидации - [30]

— А дальше она к машине пошла, села и поехала. Я еще удивился: говорит, машина сломана, а она поехала.

— Номер не запомнили?

— Так темно было.

— И то правда. Вы очень помогли нам. Спасибо.

Когда возвращались, Серебровский сказал Данилову:

— Этот фургон еще три сторожа видели. Только никто внимания не обратил. Машина милосердия. Тот, кто придумал это, четко рассчитывал на психологию войны.

Санитарная машина, девушка-врач. Наверное, раненые в кузове. Это придумал человек умный.

— Может быть, Розанов?

— Нет, Иван, Розанов хоть и адвокат, но этого придумать не мог. Человек, знающий армию, стоит за этим делом. Помяни мои слова. Подготовленный человек.

— Так они взяли магазины, машину с продуктами. Только вот квартира Минина... У Розанова не нашли ни одной его вещи.

— Значит, они брали ее не для Розанова. — Серебровский повернулся на переднем сиденье: — Трудное дело, Иван.

Белов

— В этом доме он и живет, — показал на длинный дощатый барак оперативник Балашихинского РОМа[20] Вася Паршиков.

Перед этим он час рассказывал Белову о Царевиче. Вася знал его брата Илью, воевавшего на Крайнем Севере. Илья мужик был твердый. Отличник Осоавиахима, стахановец. Витька вроде тоже пареньком был неплохим. Но слабеньким очень. Болел много. В восемнадцать выглядел с натяжкой на шестнадцать лет. По состоянию здоровья на военном учете не стоял. В сорок первом уехал рыть окопы под Клин. Вернулся только в середине сорок второго. Говорил, что работает в военном госпитале. Несколько раз за ним заезжала санитарная машина.

— Какая квартира? — Белов рассматривал грязно-бурую стенку барака. Штукатурка отвалилась, и из стены торчала дранка.

— Пятая, Ты чего смотришь? Неужто в Москве таких нет?

— Да так.

— Ну раз так, пошли.

Дверь в пятую комнату была приоткрыта. Они вошли и поняли сразу, что до них здесь кто-то основательно поработал. Стол был сдвинут, печка-«буржуйка» валялась на полу, лист жести, на котором она стояла, сорван. Из распахнутого шкафа кто-то повыкидывал все немудреные пожитки, даже матрас на кровати вспороли.

— Чего же они здесь искали? — оглядел комнату Паршиков.

— Это у них надо спросить, — Белов снял шапку, — поработали неплохо.

Они и не заметили, как в комнату вошла пожилая женщина в стеганой душегрейке.

— Вы кто такие будете? — спросила она.

— Мы, гражданочка, из милиции. — Паршиков вынул удостоверение. — А вы кто?

— Я соседка.

— Зовут-то вас как? — Белов вспомнил наставления Серебровского, который говорил, что свидетеля надо брать на обаяние, и улыбнулся.

— Зовут меня Надежда Михайловна. Только сюда уже с Витиной работы приезжали.

— Откуда? — переспросил Белов.

— Из госпиталя, где Витя работает. Девушка в форме и мужчина. Врачи.

— А как девушка выглядела?

— Симпатичная. Родинка у нее под глазом.

— Под каким?

Женщина задумалась на минуту, поводила пальцем по лицу и остановилась: под правым глазом.

— Тут.

— А мужчина?

— Обыкновенный, военный. Высокий.

— Они пешком пришли?

— Нет, на зеленой «скорой помощи» приехали.

— На военной?

— Зеленой, с красным крестом. А какая она, военная или еще какая, я не знаю.

Они шли по улице в сторону шоссе, мимо заколоченных дач и упавших заборов, по тропинке, с трудом протоптанной в огромных девственно-белых сугробах, и Белову казалось, что где-то за углом лежит тропинка, которая приведет его к дому, пахнущему свечами и елкой. Дому, в котором ждут его красивые, веселые люди. Потом он ехал в электричке в Москву. В полупустом вагоне было холодно, и Сергей, прижавшись плечом к промерзлой стене, бездумно смотрел в окно.

Данилов

Считалочка была такая в детстве: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной — кто ты такой?» Глупая считалочка. Но после нее начинали играть в прятки. А у него наоборот. Сначала прячутся, потом считаются, а он водит. Долго уже водит, очень долго. В восемнадцатом он ловил банду Сережи Барина, в двадцатом Дегунина, в тридцать четвертом — Лосинского, перед войной — Цыгана. Потом Широкова, Гоппе. Это только крупные банды, а сколько он взял налетчиков и грабителей! Водит, все время водит. Такая уж у него судьба. Он водит, а где-то по улицам носится машина милосердия и сеет смерть.

Утром его с начальником вызывали в наркомат. Разговор состоялся неприятный, но, слава богу, короткий.

Начальник ГУББ, глядя куда-то поверх его головы, сказал:

— Когда я работал в Чите, мне все уши прожужжали: Данилов, Данилов. Где ваша хватка, подполковник, где хваленое оперативное мастерство? Медленно работаете, преступно медленно.

На обратном пути в машине начальник МУРа посмотрел на застывшее, каменное лицо Данилова и сказал сочувственно:

— Иван, я такое удовольствие имею ежедневно в пяти инстанциях. Ты успокойся. Но помни: с тебя спрос большой.

Три дня он сам допрашивал задержанных. Баранов не знал ничего, Виктор Розанов тоже.

Ночью Данилов вызвал Никитина и попросил привести Андрея.

— Ты уж извини, что поднял тебя, — сказал Иван Александрович, — но дела так складываются.

Он посмотрел на задержанного, на его горящие сухим светом глаза, на лицо, на котором сразу выступили скулы, и понял, что парень не спит. Не до сна ему нынче.