Пристрастные рассказы - [54]
Знакомство с Вероникой Полонской, молодой и обаятельной, застенчивой и женственной актрисой МХАТа, состоялось летом 1929 года. Норе, как ее называли, было всего 21, но она, будучи уже замужем, не смогла устоять перед натиском Маяковского и ответила взаимностью. Писатель Виктор Ардов, с женой которого была очень дружна Полонская, отмечал ее необыкновенную чуткость и способность быть «нежной в любви». (Следственное дело В. В. Маяковского. Воспоминания. М.: Эллис Лак, 2005. С. 530).
«Могу себе представить, как должно было пленить Маяковского это свойство. Может быть, это-то именно свойство и превратило незначительный вначале роман с молоденькой актрисой в связь, закончившуюся трагически. Едва ли кто-нибудь из партнерш поэта по любви мог соперничать с Полонской в этом отношении». <…>
Ему казалось, что с Норой он начнет новую жизнь, что эта любовь компенсирует все неприятности и неудачи последних месяцев, и 4 апреля 1930 года Маяковский внес первый пай за квартиру в жилищно-строительном кооперативе, куда рассчитывал переехать вместе с Полонской осенью 1930 года. В. А. Сутырин вспоминал, что Маяковский сказал ему: «Вот строится дом и к осени будет готов, и я бы просил, чтобы мне дали квартиру, так как я больше на Гендриковом жить не могу». (Там же. С. 613).
Этот разговор состоялся в конце февраля или начале марта 1930 года.
Многие вспоминают, что психическое состояние Маяковского было в последние месяцы его жизни на пределе. Он просил то одну, то другую из знакомых женщин прийти посидеть с ним, разделить его одиночество. Полонская из-за своего семейного положения и занятости в театре не могла быть с Маяковским столько времени, сколько ему хотелось. Его преследовала навязчивая мысль, что он снова не единственный, что он смешон, и стал требовать, чтобы она немедленно рассталась с мужем, переехала к нему и как можно меньше бывала в театре. Очередная размолвка 14 апреля была не первой. Можно сказать, что последние месяцы Маяковский находился в состоянии моральной готовности к самоубийству и нажал на курок, находясь в состоянии аффекта после того, как Полонская ушла на репетицию, не выполнив его требования остаться.
Маяковский остался верен себе: один патрон в обойме и чет-нечет…
Лиля Юрьевна пишет, что, будь она в Москве, Маяковский был бы жив. Возможно, она права, но что было бы дальше?
Как Маяковский, человек с «тонкой кожей» и уязвимой психикой, жил бы в годы репрессий? Писал бы стихи в газеты, прославляя Сталина, с поддержкой арестов и расстрелов своих друзей и знакомых? А может, сам разделил бы их участь? В любом случае Маяковский был обречен, и Лиля Юрьевна, по-видимому, это понимала.
Я. Гройсман
Post scriptum
Дела музейные
Я совсем не честолюбива. «Не зовут, — я и не лезу». Но как неправильно, что Музей В. Маяковского на Таганке,[54] вместо того чтобы объяснять людям (молодым главным образом), как мы жили, вместо того чтобы постараться прекратить сплетни и домыслы, вместо того чтобы экскурсовод рассказывал: «Вот комната Маяковского, а это комната его жены Лили Юрьевны, а это комната ее бывшего мужа, лучшего друга Маяковского, с которым они жили в одной квартире, а это — их общая столовая», и рассказал бы этот экскурсовод, как дружно работали Маяковский и Брик, как я им, в меру сил, помогала; вместо этого музей собирает слухи и сплетни — под видом «воспоминаний»!
И молодежь эта обошла бы наши комнаты-каюты и нашу кают-компанию, такие простые, внушающие доверие — письменный стол, тахта, шкаф и книжные полки в Осиной комнате. Одинаковые во всех комнатах светлые лампы под потолком. Никаких «абажуров для сладострастий», никаких украшений, даже картин. Только два мексиканских коврика, которые привез Володя, над Володиной и Осиной тахтами, а над моей — старый коврик, вышитый шерстью и бисером, который когда-то, году в 16-м, Володя привез мне из Москвы в подарок. Как много было тогда посуды в горке в столовой. Я покупала ее так: «Дайте, пожалуйста, пять дюжин самых дешевых стаканов» или «тарелок». Как все это не похоже на «треугольник», на «афинские ночи». Что же делает Музей вместо того, чтобы правдиво рассказывать посетителям о том, как было дело? Они разрушили мою и Осину комнаты, и никому теперь непонятно, что же там было; может быть, в моей комнате находилось общее супружеское ложе для «любви втроем»? а в Осиной висела коллекция порнографических открыток?..
С входной двери содрали медную дощечку, которую заказал Володя и которая ему так нравилась.
Получилось, как будто Володя жил один, а всем известно, что это не так, и всё окружилось какой-то тайной, возбуждает болезненное любопытство, все стало «непонятно и похабно», по выражению из анекдота.
Можно бы показать и в кухне два самовара — один большой, другой поменьше.
Сколько же чаю было выпито из «самых дешевых стаканов»? Сколько крюшона на лефовских «пятницах». Водки не пили. Может быть, это была и не пятница, а какой-нибудь другой день недели… Это знает Вася.[55]
