Пришла подруга - [23]

Я, правда, чего-то боялась, но «сформулировать» – чего – не могла, а Агнесса сформулировала, что, мол, новые времена – новые песни, и что галерея – это мечта всей ее жизни, и вообще, кто не рискует – тот не пьет шампанское!

Итак, галерея «Агнесса» открылась, сама хозяйка в каких-то хитонах, в чалме на голове и браслетах на запястьях встречает гостей, надо сказать редких, да и те почти ничего не покупают, но она все равно на седьмом небе от счастья, тем более на еду им хватает. Правда, галерея ее не кормит, а кормит, точнее, не дает умереть с голоду сам меценат, подбрасывает кое-что.

Всеми документами-бумажками занимается «своя баба», а Агнесса только ставит свою подпись, ни во что особенно не вникая, – все равно ничего в этом не понимает. Через полгода благодетель ей говорит, что ей надо отвлечься и отдохнуть, и покупает ей турпутевку на Кипр на десять дней. Агнесса вне себя от счастья, «наконец-то я живу как белая женщина!»

Вернувшись, Агнесса обнаруживает, что галереи нет, все картины и всякие деревянные и гипсовые чурки куда-то подевались, а внутри галереи-галантереи полным ходом идет стройка. И хозяева этого заведения новые. Она туда-сюда, в милиции говорят – подавайте в суд, а новые хозяева предъявляют бумаги, из которых следует, что такая-то недвижимость куплена тогда-то и тогда-то у прежнего хозяина, и вот вам подписи, печать и все такое прочее. И тут оказывается, что прежний хозяин вовсе не она, а ее «меценат»! Потом, как черт из табакерки, появляется «своя баба» бухгалтер, которая, в свою очередь, тоже предъявляет всякие бумажки, из которых следует, что Агнесса и ее совладелицы продали свою галерею такому-то, т. е. «Щукину-Третьякову» месяц назад, вот и подписи, все честь по чести. «Подпись ваша?» – спрашивают в суде. И Агнесса с изумлением видит, что да, подпись ее, никакой подделки. «Но мне эту бумажку подсунули, – пытается она объяснить, – это обман, я просто доверилась этой… этой…» «Стоп, гражданка, – сказала ей, – это не повод. Если можете доказать, что вас насильно заставили подписываться, – доказывайте, а на нет и суда нет». Причем суда нет в прямом смысле.

Обратно в сберкассу ее, слава богу, приняли, вошли в положение. Но не в обменный пункт, а пенсии старикам по домам разносить, и то хлеб. Самое интересное, что Агнесса не была особенно убита всем произошедшим. Обидно, правда, было то, что ее продавщица и уборщица знали об этой афере и не предупредили ее, наверное, потому, что получили какие-то деньги от своего благодетеля, а Агнесса, кроме нервотрепки, беготни по судам да лицезрения наглой рожи «своей бабы» – ничего. Но все это ее не сломало, как я боялась. Она же всегда умела формулировать. На этот раз так: «Как пришло – так и ушло». И это загадочное: «Если Бог хочет кого наказать – он выполняет все его желания».

Потом как-то так сложилось, что я долго Агнессу не видела, не слышала. А недавно звонок. «Я ложусь в клинику неврозов», – радостно сообщил мне знакомый голосок. «Боже, так я и знала, – запричитала я, – это бывает, сначала от шока ничего не понимаешь, а потом наваливается!» «Что наваливается? Ах, то, с галереей, нет, ты не поняла».

И Агнесса меня просветила, что в эту клинику не так легко попасть, там подлечивает свои расшатавшиеся нервы элита – дипломаты, политики, бизнесмены. И одна ее подруга познакомилась там с дипломатом и теперь выходит за него замуж и уезжает в Лондон. А перед отъездом устроила Агнессе туда путевку. «Я набрала с собой английской литературы, где ж еще читать, как не там, и завтра ложусь. Хочешь – навести как-нибудь, увидишь, какая там публика!»

…Гляжу я окрест себя и думаю: почему мужики наши так быстро и часто ломаются? Особенно теперь, когда кроме дипломов и даже нужных знакомств много от них чего потребовалось. А женщины – нет. Как-то приспосабливаются, то за это берутся, то за то, а если и отчаиваются, то ненадолго, передохнут, посидят, отдышатся, и – вперед. Так и крутятся, пока жизнь окончательно хребет не перешибет. Да и со сломанным хребтом… А уж если совсем ничего в жизни веселого и интересного – то появляются и высланная мать-княжна, и английские романы для клиники неврозов, и… Кстати, муж Агнессы действительно не живет с ними десять лет. Ни в каком Афганистане он, разумеется, не был, и работал не Штирлицем, а обыкновенным таксистом, и жил на соседней улице. И алименты ей платил по исполнительному листу, как полагается. Мелочь какую-то, но все-таки. А как парню исполнилось восемнадцать – ни копейки не дает, даже не позвонит, как, мол, сынок, дела, ну не паразит? Такой вот Игорь-Иса. Лучше бы действительно в ислам перешел и пропал, все-таки интереснее. Ну не перешел – и плевать, можно и придумать. Чтобы жизнь интереснее если и не была, то казалась бы.

Свекрови

У меня было три свекрови. Три мужа – значит, три свекрови. Отношения у меня со свекровями были… ну, можно сказать, нормальные. То есть почти никакие. Я относилась к ним как к неизбежному довеску к мужу: если есть муж, то, соответственно, есть и свекровь. Тут ничего не поделаешь. Ко мне они, кажется, относились подобным же образом: есть сын, значит, появится и невестка. Нравится не нравится, приходится смириться и терпеть. В общем, мы друг друга терпели. Это было нетрудно, так как жили всегда отдельно от родителей. Правда, в семье первого мужа пришлось прожить год, пока строился наш кооператив. Моя первая свекровь была женщиной веселой, ничего не принимала близко к сердцу. Так мне, молодой дурочке, тогда казалось. С мужем своим жила душа в душу. Он ее обожал, смотрел на нее восторженными глазами: красивая, на щеках ямочки, всегда нарядная. Халатов дома она не носила, ну разве с утра – в ванную и обратно. Она ходила дома в голобеях, так она называла свои домашние платья. Покупала куски яркой легкой ткани, прорезала в середине дырку для головы, сострачивала по бокам, получалось нечто широкое, воздушное, нарядное. Я никогда не видела ее раздраженной, недовольной, растрепанной, без маникюра. При этом дома всегда порядок, эклеры она пекла потрясающие, стол могла накрыть просто из ничего. С продуктами было тяжело, но приходили гости – и ахали: она запекала в фольге картошку, подавала на большом блюде, а в другом блюде – тертую свеклу с черносливом. На столе горели свечи, мерцала серебром фольга, горела ярким красным пятном свекла. Свекровь садилась за пианино и пела всякие веселые песенки: «Матчиш прелестный танец, он всех волнует, кто веселиться хочет, матчиш танцует!» Все были в восторге. Мужчины говорили: «Милочка, ты – прелесть!» Она встряхивала пушистыми волосами и улыбалась своими ямочками. Муж ревновал. При этом ему, кажется, нравилось, что все от его жены без ума. Она кокетничала со всеми, а с мужем – особенно. Меня это раздражало. Мне было даже как-то неловко за нее. В ее возрасте, считала я, надо быть серьезнее. А возраст тогда у нее был сорок с хвостиком. Мне, двадцатилетней, она казалась, ну если не старой, то, конечно, пожилой. Работала она редактором в каком-то научном журнале. Приходя с работы, рассказывала всякие смешные истории, которые происходили в редакции. Я даже завидовала: ну почему ей всегда везет, всегда вокруг нее что-то интересное и веселое происходит? А у меня в институте такая скукотища. Ко мне она относилась… Да никак толком не относилась. Мне кажется, ей было со мной неинтересно. «Ты слишком серьезно к себе относишься, – как-то сказала она. – Тебе не хватает легкомыслия». «Зато у вас его больше чем надо», – хотела я сказать. Но не сказала: чего обижать старую женщину. Я была в молодости жуткая зануда с поджатыми губами.