Пришла беда, откуда не ждали - [4]

– Но почему вы не обратились в одно из местных детективных бюро? – поинтересовался я. – Они ведь значительно лучше ориентируются на местности. К тому же язык…

– Нужно знать немчуру, мой мальчик! Нужно знать немчуру! Немчура – народ скучный. Они все делают строго по предписанию. Если на курсах детективов их учили, что надо делать то-то и то-то, они всегда, независимо от ситуации, будут делать то-то и то-то, а не то, что нужно. Никакой импровизации. Тоска! Они не в состоянии абстрагироваться. А этот гений – абстракционист, мой мальчик. И он находится в беде, я чувствую это по его картинам. И найти его сможет только тот, кто сам в состоянии абстрагироваться. Ты разбираешься в живописи?

– Нет, – сказал я.

– Дай, я тебя поглажу. Запомни, в этом мире в живописи по настоящему разбираются лишь два-три десятка специалистов, и среди них – твой старый Голдблюм. Поэтому я говорю тебе то, чего не знают остальные, участвующие в поиске: он находится в беде.

– Быть может, вам удалось понять еще что-нибудь такое, чего не знают остальные?

– Увы, все остальное сокрыто покровом его работ. И эту пелену не в состоянии сорвать никто.

– Что ж, по крайней мере одну важную вещь вы мне все же сообщили.

– То, что он находится в беде?

– Нет, это я пока использовать не могу.

– Тогда что же?

– Что немчура не в состоянии абстрагироваться. Я, конечно, понимаю, что в Германии полно собственных художников-абстракционистов, но после того, что вы мне сказали – не гениев же. Значит он – не немец.

На минуту Голдблюм замер, потом бросился ко мне с восторженным ревом:

– Иди сюда, мой мальчик! Я необыкновенно рад, что не ошибся в тебе.

Он обхватил меня обеими руками и что было силы прижал к своему животу. При этом диктофон включился на воспроизведение, и я вновь услышал крылатую фразу: «Назвать новую галерею в Миннесоте „Звездой Голдблюма“».

Остатки смакуемого мной «Кюрасао» оказались у него на пиджаке. Я попытался было предостеречь его, но из уст моих вырвался только хрип, что совсем неудивительно для человека, находящегося в объятиях гиппопотама.

– Браво, мой мальчик! – не унимался тот. – Теперь мы покажем всяким там брунгильдам, кто достоин представлять интересы гения. Поверь мне, его полотна станут украшением крупнейших музеев живописи, крупнейших частных коллекций. И этого добьется не кто иной, как твой старый Голдблюм.

Я, наконец-то, высвободился из его объятий и поставил пустую рюмку из-под «Кюрасао» на журнальный столик.

– А кто такая Брунгильда? – поинтересовался я.

– Брунгильда Кнопф, одна из наиболее удачливых и цепких владельцев берлинских галерей. И детектива-то она наняла наиболее опытного. – Он включил диктофон и продиктовал: – Обратиться к Паулю за подробными сведениями о детективе, нанятом Брунгильдой. – Потом он посмотрел на меня. – Ну вот, мой мальчик, пробил твой час. Настало время действовать. И не забудь, что абстракционисты – они и в жизни абстракционисты, и что многое будет зависеть от твоего умения абстрагироваться.

Мы разошлись, довольные друг другом. Я – с различными наглядными материалами и информацией, он – с остатками моего «Кюрасао» на пиджаке.

Прибыв по указанному Голдблюмом адресу, я предъявил паспорт и получил темно-синий «Судзуки-Свифт». Теперь предстояло найти «Шератон», в котором он забронировал для меня номер. Но для начала я решил проехаться по Берлину.

Голдблюм снабдил меня одним из журналов, в который были помещены репродукции работ таинственного гения. В том месте, где обычно указывались музей и владелец картины, прямо так и было написано: «Неизвестный художник. Берлин. Переход метро у Александрплатц.» Или: «Неизвестный художник. Берлин. Переход метро у Главного вокзала.» Я нашел все эти картины и долго стоял перед каждой, стараясь абстрагироваться. Или, по крайней мере, – помедитировать. Картины были спрятаны под стекло, которое держали вмонтированные в стену металлические рамки. Одна из них была написана вокруг существовавшей уже, видимо, ранее, сделанной кем-то другим корявой надписи «AuЯlдnder raus!», в переводе означавшей: «Иностранцы, вон!», что позволило автору предпосланной репродукциям статьи сделать предположение о праворадикальных убеждениях художника. Разумеется, это совершенно не вязалось с моим силогизмом (автор – иностранец), но картина-то была абстрактной, и что именно хотел сказать художник, используя эти слова, в конечном итоге одному Б-гу известно.

Сколько я ни медитировал, по-бараньи уставившись на стену, а на измалеванном месте ничего нового, ассоциативного не возникало. Рядом со мной стояли другие люди, также усиленно пытавшиеся проникнуть в тайну загадочного изображения. Больше всего это напоминало бесплодную мастурбацию.

Я поехал в аэропорт, забрал из камеры хранения свои вещи и оттуда направился в «Шератон». Холл гостиницы размерами больше напоминал дворец спорта. Я заскользил по мраморному полу в сторону портье и, обогнув по дороге несколько кадок с пальмами, сунул ему под нос свой помидорный паспорт. «Я достаю из широких штанин…» Исходя из своего достаточно еще небольшого опыта, я тем не менее знал, что красный цвет является раздражителем не только для быков, но и для пограничников, таможенников, работников туристических бюро и гостиниц во всех цивилизованных странах мира. Однако, сверх ожиданий, портье посмотрел на меня с нескрываемым почтением. Уже потом мне стало известно, что если в этом отеле и останавливаются люди оттуда, то это наверняка – самые богатые и расточительные клиенты.